History Interesting things Photogalleries Maps Links About Finland Guestbook Forum translate to:

©  Peter F. Mirolyubov

Начиная описание хоровой жизни Териок, я должен идти как бы ощупью, так как то время, которое мною описывается, уходит из рамок воспоминаний, а переносится, как бы, в сферу предположений, поэтому я принуждён буду отчасти прибегать к слову «по-видимому».

Итак, по-видимому, хоровая жизнь села Териоки началась с того времени, когда построили и церковь, и начальную школу. Школа, как и церковь, строятся тогда, когда этого требует необходимость. Финские источники подчеркивают именно тот факт, что наличие русских школ на Карельском перешейке обуславливалось требованиями местного населения, иными словами, русские школы строились не для так называемого «обрусения края» (политика генерал-губернатора Финляндии Бобрикова), а по особому ходатайству заинтересованных лиц, желающих дать образование своим детям.

Построенная в 1881 году «дурдинская» церковь, как я уже писал, была приписана к приходу Райвола, богослужения в териокской церкви совершались нерегулярно, и когда они происходили, особо нанимали (приглашали) из Петербурга хор. В «Приходском листке» за 1914 год о церковной деятельности сказано следующее: «Пение церковное в месяцы от сентября по май совершаются хором из русских териокских школ, под управлением учителя Ф. В. Миролюбова, на летние месяцы приглашён хор из наемных певцов, под управлением опытного регента-любителя Ф. А. Терского, трудящегося здесь почти 20 лет». Последние слова «почти 20 лет» дают представление о той деятельности, хоровой и церковной, которая началась приблизительно в 1894-96 гг. В 1898 году был создан самостоятельный териокский приход и тогда, по-видимому, уже приглашался Ф. А. Терский с хором из столицы. Отец приехал в Териоки в 1905 году и постепенно стал организовывать хор из учеников школ, а также любителей церковного пения вообще. В 1907 году сгорела деревянная церковь, ученический хор тогда уже существовал. Началось пение во временной церкви, которое продолжалось до 1914 года. Хор постепенно увеличивался, так как увеличивалось количество школ, а значит, и учеников. Всего в Териоках к 1914-15 гг. было 7 русских школ: 3 начальных, 2 ремесленных (мужская и женская) и 2 средних (мужское Реальное училище и женская гимназия). Сначала хор был маленький - человек 15-18, постепенно «подрастали» голоса и проявлялся интерес к пению. На летние каникулы хор распускался, а осенью снова «оживал». Так существовал и совершенствовался хор териокской церкви в дореволюционное время. Мне трудно сказать и даже предположить, каков был репертуар хора в то время, думаю, что несложный, так как ученики есть ученики, для становления хорошего хора необходима многолетняя работа. Построенная новая каменная церковь с хорами, с новой нотной библиотекой, была прекрасной и в акустическом отношении, в ней всё было продумано в этом отношении.

Грянула революция, закрылась граница. Трудности в его время били неописуемы. Тяжелая доля выпала новому настоятелю о. Григорию. Все приходилось переорганизовывать, в том числе и хор. Хором по-прежнему занимался отец. Постепенно хор разросся, иногда в нем было до сорока человек. Пели в хоре часто семьями. Состав хора можно назвать «крепким». В нём было 10 сопрано, 8 альтов, 6 теноров и 10 басов, иногда сопрано бывало до 15, а альтов до 10, а также и басов до 12 с хорошими октавами, так что сила была. Слабым (количественно) звеном хора была, как почти повсюду, партия теноров. Тенор вообще редкий голос, а любитель-хоровик и того еще реже появляется на «хоровом горизонте», но все териокские тенора с честью несли знамя певца-хориста. Должен сказать, что из териокского хора вышли очень известные тенора, из них самый известный был Герман Генрихсен, среди териокских певчих известный под именем «Гемы». 0н очень серьезно стал заниматься пением и, переехав в Хельсинки, поступил в хор Национальной финской оперы, где преуспел и стал солистом (опера «Евгений Онегин» - Ленский и опера «Русалка» - партия князя). Интересно одно замечание учителя «Гемы» - известного итальянца Тронки. Как-то пришел на парный урок к маэстро Тронки начинающий териокский тенор Всеволод Шведюк (он, кстати, никогда не пел в териокском хоре). Прослушав Волю Шведюка, маэстро поиктереоовался, откуда он родом, и, получив ответ, что из Териок, итальянец изумился: «Что это за место Териоки, прямо вторая Италия!». В Териоках начали петь в хоре братья Николай я Георгий Зотовы, а также их сестра Антонина (к сожалению, они еще детьми переехали в Выборг, где и обосновались).

Отец мой был большим любителем пения вообще, и церковного в частности, и он не жалел сил и времени и разучивал большие трудные вещи церковного репертуара (произведения Смоленского, Гречанинова, Львова, Турчанинова и, конечно, Бортнянского). Хор собирался дружно, спевки были известным развлечением однообразной трудной жизни. Для меня же, когда я был ещё дошкольного возраста, спевки были своего рода праздниками. Я, как говорят, тёрся около певчих, часто по-своему мешал, так что иногда раздражал отца, и он выгонял меня. Помню одну спевку, кажется, тогда отец готовился к светскому концерту в зале «Общественного дома» («Сеурахуоне»). Помнится, что пели песню «Со вьюном я хожу» в обработке Римского-Корсакова (в ушах у меня всё звучало «Ах вы, кумушки, вы, голубущки»). Так вот, на одной из таких спевок, вернее, в перерыв, певчие, молодые люди, решили поиграть со мной и моим приятелей Юрой Келчевским, племянником В. Н. Абрамовской. Взяли меня и Юру за руку, так что я очутился между «Гемой» и Мишей Дмитриевым. Вывели нас в Циммермановский переулок, выстроились в линию и по команде ринулись вперед, к морю. Я буквально летел в воздухе, мои ноги не успевали дотрагиваться до земли, я как бы висел на руках. Было какое-то очарование в этом вихре, очарование скорости полета. Добежав до моря, мы повернули и полетели обратно. Затем спевка продолжалась. Помню, что концерт, к которому тогда готовились, прошел с большим успехом, так как после концерта папу качали. Вообще, отец особенно не стремился «выступать», особенно ехать куда-нибудь, его всегда приходилось уговаривать. В концертной деятельности хора был маленький перерыв, а потом отец снова зажёгся, и стали, уже в меньшем составе и с меньшими силами, спеваться к новому концерту, уже в народной школе. Последний концерт папа дал за два года по смерти.

Я вообще обожал и по-прежнему обожаю человеческий голос, звучание хорошо слаженного хора мне ещё приятнее, но тут во внимание принимается чистота созвучия, что случается весьма редко, так как подходящих по созвучию голосов довольно мало, каждый имеет свой тембр, свою индивидуальную окраску, и подчас голоса хороших солистов не подходят к хоровой слитности и как бы выделяются из хора, и от этого чистота хорового созвучия страдает. Особенно неравнодушен я к басам. Эта увлеченность басовым тембром звука всегда меня пленяла. Помню, в детстве я слушал граммофонные пластинки у Юры Келчевского, вернее, у его тёти В. Н. Абрамовской. Граммофон был старый, допотопный, с трубой, мембрана тоже старого типа, так что пластинка и шипела, и скрипела, и свистела, а иногда и довольно хорошо звучала. У нас (т. е., нашей «компании» - меня, Юры, его тёти и учительницы немецкого языка Дагмары Викторовны Лампах) были свои любимые пластинки - их было всего четыре, больших, вроде современных долгоиграющих: песенка Герцога из «Риголетто» в исполнении Дмитрия Смирнова, ария из оперы «Галька» Монюшко в исполнении Л. Собинова, «Песня о Блохе» и «Лучинушка» в исполнении Ф. Шаляпина. Так вот, уже тогда я отдавал предпочтение басу, наслаждаясь песней Шаляпина с граммофонной пластинки. И в церкви, стоя в алтаре, я всегда особенно наслаждался пением хора, когда приходили Борис Лебедев, Миша Дмитриев, А. В. Петров (ведущий бас), известный всему перешейку А. Л. Степанов («Лукич»). Но «процветал» в басах Миша Дмитриев (Муртамо).

Хор был объединяющей силой, и потому был нужен особенно в таком местечке, как Териоки. Конечно, не все было гладко, случалось всякое: то капризничали одни хористы, то кто-нибудь сводил счеты друг с другом, то регент кого-то «обделил» при раздаче наградных к Пасхе (певчие в Териоках, как и в других местах, пели бесплатно). Хоровые вечеринки (они устраивались обычно раз в году, реже - два раза) тоже были событием приходской жизни. Тут напекались пироги, делались бутерброды, заваривался чай (кофе не жаловали). Зал украшался, и после чаепития пелись песни и устраивались танцы.

В 1930 году исполнилось 25 лет папиной службы как учителя и регента. По этому поводу было устроено скромное торжество. Хор сильно подорвал здоровье отца, так как вечные выяснения отношений и тому подобные события сильно расстраивали нервного регента. В 1931 году отец серьёзно ааболел (рак пищевода) и в следующем роду скончался. Помню последнюю папину спевку - это было приблизительно во второй половине января 1932 г. В то время у отца было что-то вроде молодежного хора, он стал заниматься с совсем неопытными певцами, так как основной хор сильно «обмелел» и требовались новые силы, главным образом, мужские голоса: басы и тенора. Занимался он почти год, а то и больше, и этот «молодежный хор» пел уже самостоятельно простые богослужения, нотного репертуара молодежь еще не знала. Особо большого радения молодые певчие не проявляли, и дело обучения стояло на месте. Болезнь отца сделала свое дело, силы его падали от предчувствия, что ему уже недолго осталось жить, и он почти прекратил занятия с этим хором и стал готовиться к последней службе. Сил, повторяю, было очень мало, но отцу очень хотелось пропеть свои любимые произведения. Из церковных композиций папе особенно нравилось и удавалось «Великое славословие» А. Архангельского. В этой композиции, как известно, имеется маленькое «фугато» на слова «Яко согретая». Осталось в памяти то время, когда папа разучивал это место. Мне тогда было запрещено петь и «шляться» на спевки, меня заставляли учить уроки, но звуки, доходившие до меня из нижних комнат, не давали мне покоя, и я подлезал под кровать, прикладывал ухо к полу и слушал так пение хора. Это было раньше, теперь же я стоял за дверью и досадовал за отца на басов, так как слышал, что пение не клеилось. Спевка кончилась, пала пришёл расстроенный домой. Я запомнил трудный ход у басов и пропел его отцу. Ответ его был лаконичный: «Что ж не пришел помогать!». Делать уже было нечего, меня он на спевки не пускал, да и спевка была... последней.

После смерти отца хором успешно управляла несколько лет талантливая Анна Андреевна Половцева. Я тогда принимал активное участие в пении, ходил на спевки, голос у меня ухе перепел в бас, и это доставляло великое удовольствие быть певчим. 0кончив Т.Р.У. в 1934 году, я поступил в Выборгский музыкальный институт, директором которого был известный Борис Вульфзон. Материальные трудности в нашей семье были большие, мне пришлось поступить на коробочную фабрику Зорина и зарабатывать деньги на проезд по железной дороге. Годков мне было еще не много, всего шестнадцать. И тут сердобольные люди вошли в наше «положение» и предложили мне заниматься с церковным хором. Церковный совет принял участие, и маму мою уговорили согласиться на мое регентство. Дрдго мать не давала согласия, так как видела мою неопытность я боялась неудачи, но церковный староста К. Ф. Юзефович дал понять, что своим согласием мать закрепит за собой приходскую квартиру. После смерти отца мама продолжала учительствовать, но школа в то время едва дергалась из-за отсутствия учеников, и, взвесив всё, мать согласилась, скрепя сердце. Так я стал в 17 лет регентом териокской православной церкви. Все в жизни условно, принято считать, что молодость не всегда является преимуществом. «Судьба играет человеком», - так поётся в одной из русских песен, так и тут случилось. То, что я музыкой интересовался и любил ее, и хотел стать музыкантом - это правда, но чтобы я стремился стать, еще будучи молокососом, регентом -нет, об этом я и не мечтал!

Поступил на службу я весной, перед Пасхой. Были сначала, как и полагается, трудности, но сверстники, друзья помогали, включались в хор, он все расширялся, и на следующий год я решился на духовный концерт. Программу выбрал очень трудную (произведения П. Чайковского, Д. Бортнянского и др.). В ту пору в селе Райвола регентом был известный П. Я. Шаповалов. Узнав о моей программе, он с усмешечкой говаривал: «Ишь ты, Петенька, что взял, не подумал, такие вещи не по хору». Конечно, он был прав, все могло очень плохо кончиться, но «смелость города берет», и молодость, своего рода самоуверенность, упрямство взяли верх - и концерт прошел сверх ожиданий очень удачно. Несколько недель спустя я встретил П. Я. Шаповалова, и он, улыбнувшись своей сладенькой улыбкой, сказал: «Поздравляю тебя, я Бога молил, чтобы всё удачно прошло!»

Успех окрылил и дал надежды на будущее. После духовного концерта в 1906 году в помещении начальной школы стали готовиться к светскому, который тоже прошёл весьма неплохо. Публики было очень много, зал был переполнен, принимали очень хорошо. Помню, немножко с запозданием явился на концерт наш териокский, «русский», всеми уважаемый доктор Эдгард Карлович Циммерман.

Я учился в Выборге премудростям музыки, уже пробовал силёнки и в композиции (на духовном концерте были исполнены впервые мои два произведения: «Разбойник» для мужского хора и «Архангельский глас» для женского хора; первое поется до сих пор, а второе погибло - ноты остались в Териоках). В 1937 роду исполнялось столетие со дня смерти А. С. Пушкина. В честь этой даты были устроены торжества: в Хельсинки, в Выборге и, конечно в Териоках. Я воодушевился и стал быстро писать кантату для хора. Писалась она под руководством профессора Петра Васильевича Акимова, великолепного педагога. Написав кантату, я стал ее разучивать с моим хором. В Териоках она имела большой успех. Конечно, эта кантата ничего особенного не представляла, написана она для скромного любительского хора без солистов. Для проведения Пушкинских торжеств были собраны все местные силы, ставилась инсценировка, почти все музыкальные вещи были на стихи А. Пушкина. Вечерр, можно сказать, удался. Закончился он фотографированием на память на сцене «Сеурахуоне» рядом с портретом Пушкина, который был написан художником А. Блазновым.

Это происходило в 1937 году. Наступает 1938-й, остается только два года до эвакуации! Никто, конечно, тогда и не помышлял и даже во сне не видел, что нас как-то «коснется» война. Мы жили своей «териокской» жизнью, и наша музыкальная жизнь, можно сказать, процветала. Моя музыкальная учёба шла вперед, днём я ездил в Выборг, занимался усиленно в музыкальном институте, вечером играл в ресторане, хлеб зарабатывал; затем снова среди недели возвращался в Териоки, проводил спевку с хором и давал уроки - то на скрипке, то на рояле, затем опять садился в поезд и мчался в Выборг - опять в институт и опять в ресторан, а в субботу домой в Териоки, в церковь, и так каждую неделю. Осенью 1933 года был последний светский концерт, в программе которого, мне помнится, была поставлена композиция Максимова «Несжатая полоска» на слова Н. Некрасова, а также были исполнены «Песня о родине» и «Вечер в деревне» Стратова, «Однозвучно гремит колокольчик» Соловьёва и др.

Хоровой ансамбль был довольно крепкий, хотя и менялся. Теноров было мало, но они вполне справлялись с трудный репертуаром. Основой теноров был Василий Григорьевич Копытов - он имело брался за трудные партии. Не могу обойти вниманием и такого певца, как Василий Михаилович Максимов. Он жил в Куоккале, имел свой магазин почтовых марок в Выборге и пел довольно аккуратно в териокском церковном хоре как при отце, так и при мне. Василий Михайлович был весьма компанейский, веселый и музыкальный человек. Оп любил петь в обществе романсы, поухаживать за дамами, любил «гульнуть» - в общем, душа-чедовек. Его не надо было долго упрашивать: «Если я свободен, то я всегда на месте», - говаривал он, и, действительно, был пунктуален, зря не обещал, а если обещал, то всегда приходил вовремя.

На следующий год, весной 1939-го, был еще скромный духовный концерт в зале «Сеурахуоне». Осенью того же года, 1 сентября я покинул териокский хор навсегда, переехал в Выборг, именно в этот самый день началась Вторая мировая война - германские вооружённые силы напали на Польшу.

Материал любезно предоставлен А. К. Молчановым.

Последние комментарии: