History Interesting things Photogalleries Maps Links About Finland Guestbook Forum translate to:

ГОЛОД НЕ ТЕТКА

Говорят, что к голоду можно привыкнуть. Чушь собачья. Привыкнуть можно к холоду, привыкнуть можно к жаре, хотя и с большой натяжкой. Но чтобы морить себя всю жизнь - это, пожалуй, уж слишком. Другое дело - обстоятельства. 17 января 1960 года четверых военнослужащих во время шторма на барже-самоходке унесло в открытое море. 49 дней их таскало по Тихому океану, пока не подобрал бедолаг американский авианосец. Съели сапоги, съели гармонь, в итоге - кожа да кости. Владимир Высоцкий по этому случаю писал: "Суров же ты климат охотский, уже третий день ураган. Встает у руля сам Крючковский, на отдых Федотов Иван... Суровей, ужасней лишенья, ни лодки не видно, ни зги - и принято было решенье, и начали есть сапоги..."

Увы, нам не повезло: в финском концлагере сапог не выдавали. Кормили травой, баландой из травы и всякой мерзкой всячиной. У всех подневольных на уме было одно - когда-нибудь до отвала нажраться.

В Терийоках нас никто не ждал. Ни родных, ни близких, ни знакомых... ни крыши над головой. Положеньице, можно сказать, аховое. Правда с жильем кое-как на третий день определились. Поселили нас в маленькую комнатушку на втором этаже деревянного двухэтажного дома, в котором через несколько месяцев разместилась школа. Дом как дом, находился на углу Приморского шоссе и Кавалерийской улицы. Окна дырявые, полы дырявые, ветер со свистом. Словом, холод вперемежку с голодом. Война еще гремела где-то на Западе, а в разбитые Териоки медленно возвращалась жизнь. Однажды в доме напротив, что на углу Приморского шоссе и Театральной улицы (позднее в этом доме поселилась городская поликлиника), остановилось воинское подразделение. Брательник тотчас прикинул: можно будет кое-чем разжиться. Под утро он явился с мешком за спиной. Вытряхнул мешок и мы ахнули. Пять буханок хлеба, пару банок американской тушенки, жмых - килограмма три и... пятнадцать пачек тола. "Этой штуковиной, - держа в руках пачку тола, сказал брательник, - будем глушить на заливе рыбу... Раздобудем лодку и в море."

К лету городские власти над нами сжалились и выделили отдельный ветхий домишко в двухстах метрах от Дома Новикова на Фабричной улице. Домик как домик: крыша покрытая дранкой, почерневшие от времени стены и пол - не угоди между половиц. "Мебель" пришлось добывать в пустых домах освобожденного города. Пару стульев, стол и железную кровать "реквизировали" в доме с табличкой "ЗАМИНИРОВАНО". Вскоре власть определилась с хлебными карточками. Дали полоску земли под огород: от дома до Кавалерийской улице. Словом, жизнь постепенно входила в нормальное русло.

Как вдруг залихоманило мать и ее определили в больницу. Александр Яковлевич Федоров - первый организатор здравоохранения в послевоенных Териоках, осмотрев мать, сказал: "Полное истощение." Больница размещалась на первом этаже, палаты отапливались печками-"буржуйками", стекла в окнах заменяла фанера. Питание больных было не ахти, но трехразовое.

Одна беда не приходит. Или, как еще в народе говорят: "Одна беда идет, другую ведет". Подкатил 1947-й год, отменили карточную систему и мы остались на бобах. Мать больна, работать не может, в кармане - вошь на аркане. Зоя Васильевна Котельникова, бывший директор начальной школы как-то мне сказала: "В Келломяках обживают домики известные писатели, артисты, композиторы. Сходи туда, Может быть кому-то дров попилить-поколоть, кому-то снег почистить. Денег, может статься, и не дадут, а покормить наверняка покормят". Почти год я "стоял на довольствии" у обитателей комаровских дач. Ел, пил и выполнял мелкие поручения. У Соловьева-Седого с благоговением слушал его музыку и песни, которые разучивали заезжие артисты.

Позднее друзья подбили меня на другой промысел. На втором этаже "четверки" (так назывался магазин на Приморском шоссе, что напротив бензоколонки) размещалась контора Курортторга. Мать одного из моих друзей работала в конторе и знала, когда и какие грузы прибывают на городскую станцию по железной дороге. "И деньжата будут водиться. И насчет пожрать не промахнемся" - сказал приятель и потащил меня на разгрузо-погрузочную платформу. В тот день пришел товарный вагон с мурманской селедкой. Селедка в бочках, бочки деревянные, стокилограммовые. Товар хороший, вкусный, но как его из закупоренной бочки извлечь? Выход был найден. "Нечаянно" разбили бочку и, вкусный запах распространился по вагону. "Если от многого взять немножко, то это не кража, а просто дележка" - весело произнес мой приятель и мы по-джентльменски поделили замечательную селедку. Мать ахнула от такого "заработка". Организовали картошку и "пировали" до позднего вечера. Летом пошли арбузы, дыни, осенью - картошка, капуста. Днем в школе, после обеда - на халтурку. И товар в авоську и кое-какие деньжата капают.

Так и жили, пока я не подался после семилетки в Ленинградский Индустриальный техникум.

МОЯ МИЛИЦИЯ МЕНЯ БЕРЕЖЕТ

Сейчас уже и не припомню, то ли это было году в 1948, или в 49-м. Заглянул как-то я в городскую библиотеку, что в ту далекую пору располагалась в деревянном двухэтажном домике на проспекте Красных командиров, в 300-х метрах от Зеленогорского Дома культуры.

Стояла зима-много круче чем нынешние зимы. В библиотеку меня не записали, а книжкой обзавестись уж больно хотелось Перед деревянным барьером, сразу за входной дверью, прижатый к стенке был выставочный стендик, на котором стояло десятка полтора книжек. Я положил глаз на тонкую книжечку "ПАНФИЛОВЦЫ НА ПЕРВОМ РУБЕЖЕ", снял, вроде бы незаметно, со стенда, сунул за пазуху и... за дверь. В дверях столкнулся со старшиной милиции. (Фамилию называть не стану, хотя на всю оставшуюся жизнь ее запомнил). Едва я сделал несколько шагов в сторону от библиотеки, как распахнулась дверь и, с криком "Стой пацан!" выскочил старшина. Я, конечно, сразу смякитил: чем это для меня может кончится, схватил ноги в руки и погнал "кабана" вдоль речки-вонючки. Старшина за мной, я от него. С берега со стороны Красных командиров прыгнул на камень и, со второго прыжка, оказался на противоположном берегу. Старшина промахнулся. Соскользнув с камня, шлепнулся в шинели в воду.

Спустя несколько месяцев судьба снова свела меня с неудачником старшиной. На чердаке дома, на Фабричной , я обнаружил сундук. Сбил замок, открыл и ахнул... На дне сундука дюжина журнала 1912-13 годов "Геркулес", под журналами - девятизарядный револьвер, за кучей хлама - шведский карабин и десятка три к нему патронов. Вечерами с пацанвой мы устраивали стрельбы. Банки и бутылки служили нам мишенью. Моя мамаша долго уговаривала меня избавиться от этих опасных "игрушек": отнести их на Финский залив и с дамбы выбросить в бухту. Но я был неумолим.

Мамаша заявила в милицию и рано утром на пороге нашего дома возник знакомый старшина. Он забрал мои военные цацки, меня под микитки и потащил на проспект Ленина, в милицию, под стеклянным колпаком. Капитан прочитал мне лекцию, дал по шее и вытолкал за порог.

Третий раз судьба свела меня со старшиной возле городского хлебозавода. Мы с приятелем подрядились помогать: мешки таскать, дровишки подтаскивать и работать прочую работенку. В награду за труд - каждому по 3-4 белых батона. Однажды вечером, под шум дождя, на выходе из хлебозавода, нас поджидал знакомый мне старшина милиции. Дело в том, что в милицию поступили сигналы о воровстве зеленогорской пацанвой вкусной продукции завода, и мы с приятелем оказались несправедливыми жертвами этой облавы. Позднее, в милиции, все прояснилось и нас отпустили. Спустя несколько лет, уже после службы в армии, мне "повезло" снова оказаться в объятиях наше замечательной милиции. Но не в Зеленогорске, а рядом, в Репино. Возвращаюсь с Питера с работы, мать в слезах: "Что опять натворил, шелудивый? Повестка в репинскую милицию". Утром следующего дня заявляюсь в репинскую милицию, а сам ни сном ни духом не ведаю, по какому поводу вызывают на аудиенцию. Явился и не успел открыть рта, как оказался запертым в темной комнатушке 2 на 2. Сутки держали взаперти, на вторые - выволокли на допрос к следователю.

"Подписывай протокол,"- процедил сквозь зубы капитан и подсунул мне лист бумаги. Я, разумеется, пошел в отказ, потому как в Репино никогда не бывал и в дебоше с избиением директора дома отдыха "Строитель" не участвовал. Мне дали пару раз по почкам и снова закрыли на сутки.

Утром следующего дня явилась свидетель хулиганской потасовки в доме отдыха "Строитель" и, глянув на меня, презрительно произнесла : "Не он. Этот заморыш. Бандит был выше его ростом и морда у него была квадратная".

Я предложил следаку извиниться, но он, не признавая за собой вины, схватил меня за руку и вытолкал из кабинета. И все-таки, несмотря на все, я уважал зеленогорскую милицию и не упускал случая повторять: моя милиция меня стережет.

ПО ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ ЗЕЛЕНОГОРСКА С ОРКЕСТРОМ

Сейчас уже и не припомню, кто затащил меня в маленький домишко, что расположился сразу за Домом Культуры. Маленький домишко, маленькая комнатка, на стенах духовые инструменты. Александр Васильевич Лущенков - первый руководитель духового оркестра, который появился в городе зимой 50-го, принял меня дружелюбно и, улыбаясь сказал: "Тебе, как самому хлипкому, я повешу на шею эсный бас, чтобы ты быстрее окреп".

Лущенков был личностью интересной. В старой офицерской шинели, на голове кепчонка и белые парусиновые башмаки на ногах... Музыкальную грамоту знал досконально, играл на всех инструментах. Ни дать ни взять - провинициальный Эдди Рознер. В оркестре было трое взрослых, остальные - школяры с 445-й. Братья Овчинниковы упражнялись на альтушках, братья Крехалевы дудели в тенора, трубой выводил трели Володя Иванов, в баритон баритонил Борис Корнев. Кто-то пытался освоить валторну, кому-то по душе были трамбоны, но применения эти инструменты тогда не нашли. Через пару месяцев полным оркестром мы уже вовсю наигрывали: "Прощание славянки", "Марш Утес", "На сопках Манчьжурии", несколько танцевальных "краковяков" и долго пыхтели над Гимном Советского Союза. С него незабвенного все и началось.

Это случилось в 52-м приснопамятном году, осенью, в начале ноября, еще при жизни незабвенного Иосифа Виссарионовича. Местный горком партии, который тогда располагался на Исполкомовской улице в доме Новикова, в Доме культуры устроил собрание общественности города, посвященное очередной годовщине Октябрьской Революции.

Общественность в зале, президиум на сцене, а мы - оркестранты, со своими "дудками" на балконе. Все как положено. До начала торжественной части играли марши, па-де-красы с краковяком вперемешку и, конечно же - нашу любимою "коробочку". "Располным-полна моя коробушка, есть и ситец, и парча...". "Коробочка" была последним исполнением перед началом торжественной части и, вероятно, потому ее партитура осталась на наших самодельных пюпитрах.

Президиум уселся на своих местах, присутствующие в зале - на своих. Иванов (кажется он был тогда первым секретарем горкома,) взмахом руки дал нам, оркестрантам, команду на исполнение Гимна. И тут случилось то, что случилось. Наш уважаемый руководитель, застрял на минуту в буфете, а мы, повинуясь взмаху руки партийного вождя, заиграли вместо Гимна нашу разухабистую "Коробочку". Президиум онемел, по залу прокатился смешок, секретарь спрыгнул со сцены и прямиком к нам, на балкон...

С этого прискорбного момента наш уважаемый Александр Васильевич больше оркестром не руководил. Несколько месяцев мы были предоставлены сами себе. Играли на похоронах, играли на танцах, однажды рискнули поиграть на школьном вечере и... промахнулись. Отыграв несколько вальсов, "краковяко-па-де-грасов" нас потянуло на кое-что веселенькое. Взмах руки и в зал полетели звуки "Оксфордского цирка". Тотчас на сцене появилась Нина Дмитриевна - завуч школы. Она приказала нам: собирать свои железки и убираться вон...

Через неделю нами занялся другой руководитель - музыкант сценического оркестра ленинградской "мариинки". Музыкант замечательный, но не без греха. Однажды он пригласил меня и Бориса Корнева в театр на оперу Михаила Глинки "Руслан и Людмила". Мы были впервые в таком замечательном театре и нам, вполне естественно, было все интересно и все наше внимание было приковано к сцене. Сценические оркестранты заиграли "Марш Черномора", появился сам Черномор и его полутораметровую бороду несли двое. Оркестр продолжал играть марш, как вдруг один из оркестрантов зашатался и вместе с инструментом рухнул в раковину для музыкантов симфонического оркестра. Рухнувшим был руководитель нашего оркестра. Вскоре, то ли его попросили, то ли он сам осиротил нас, зеленогорских музыкантов. Через несколько недель мы разбежались. Есть ли сегодня оркестр в Зеленогорске, сие мне не ведомо. Точно также мне неведома судьба моих товарищей - бывших музыкантов первого послевоенного оркестра.

ВРЕМЕНА НЕ ВЫБИРАЮТ

Иногда некоторые говорят: "Сбросить бы лет пятьдесят, вернуться в молодость и начать все сначала, но по другой программе, нежели пробежал свои годы". Я с подобными рассуждениями не согласен. Мои года - мое богатство. И я доволен, что прошел по жизни шероховатый путь. И радости были, были и огорчения, чего больше... сказать не берусь. Да и к чему заниматься подобной бухгалтерией: и жизнь хороша, и жить хорошо...

СТИЛЬ ПОПУГАЕВ

В пятидесятые годы в Ленинграде появились "стиляги". Откуда пришло это наваждение на моду - непривычную для нашего послевоенного глаза, сказать не возьмусь. То ли это явление было доморощенным, то ли "переплыло" Атлантический океан, едва ли кто сегодня определит место ее рождения.

Мода вцепилась в молодежь жесткой хваткой. Длинные, серые, в крупную клетку пиджаки, красные или черные рубашки и галстуки, едва ли не до колен: черные и непременно с желтой обезьяной. Коричневые полуботинки на толстой белой "микропорке", и брюки-дудочки: узкие, едва ли не в обтяжку. Заканчивался "образ" великолепной прической, носители которой называли ее "кок". Коль скоро в Ленинграде и его пригородах появились "стиляги", партийная власть против них, на скорую руку, организовала Комсомольские патрули. Подбирались в патрули ребята крепкие, спортивные и исполнительные. Мы, зеленогорские "стиляги", особенно из тех, кто учился в ленинградских учебных заведениях, в час, когда зажигали фонари на Невском, выходили на "Бродвей" и вышагивали от Казанского собора до Московского вокзала. В районе кинотеатра "Колизей" ускоряли шаг, дабы не угодить в лапы комсомольского патруля, штаб которого находился во дворе кинотеатра...

Но однажды все-таки вляпались. Затащили крепкие ребята нас в штаб, выстрегли машинкой борозду на голове, разрезали ножницами брюки-дудочки, записали в журнал наши данные и отпустили на все четыре стороны. Через несколько дней в очередном номере "Смены" появился фельетон "Стиль попугаев". Директор техникума вытащил меня на ковер и произнес короткое "исключен". Дело в том, что к моему имени давно прилипло словечко "неблагонадежный". В день похорон Сталина , на траурном митинге в актовом зале техникума, черт меня дернул за язык сказать непозволительное. Со смешком, язвительно, и довольно громко, я произнес:"Умер один человек, а венков на весь Центральный Комитет"... В тот же день директор вызвал меня и сделал последнее предупреждение.

ТИПОГРАФИЯ

Делать нечего: документы в руки и айда в Зеленогорск, на поиски "чем бы заняться" и каким трудом заработать на скромные харчишки. Вспомнил, что директор Зеленогорской типографии знаком с моей мамашей и, чем черт не шутит - авось определит в ученики печатника. Директор в подробности моего сбивчивого рассказа вникать не стал, предложил нацарапать заявление и к восьми утра - милости просим в типографию.

Определили меня учеником на тигельную печатную машину, на языке печатников - "американку".

Науку печатать на "американке" освоил довольно быстро. Помогал резчик бумаги Иван Громов, мой однофамилец, Александр Зайцев, который в ночную смену выдавал свежие номера "Ленинградской здравницы", печатница Клавдия Рязанова, наборщица Нина Попова. Коллектив был маленький, оборудование старое, но газету выдавали городу и району своевременно. Редакция в ту пору находилась в маленьком доме на Кавалерийской улице, наискосок от райкома партии (дома Новикова). Я, как самый скорый на ногу, короткими перебежками, бегал в редакцию и, забирал для набора разные заметки или объявления, которые потом печатал на своей "американке". Вечерами, оставаясь закончить "срочную" работу, печатал свои сырые стишки сатирические рассказики . Линотипа еще не было, а потому набор втихаря вечерами кропал из свинцового шрифта. Однажды за этой "партизанщиной" поймался и ждал, что директор вот-вот даст мне пинка и выставит за дверь. Этого, к счастью не произошло. Он почитал мои опусы, пожал плечами и спокойно сказал: "Пробуй. Не Боги горшки обжигают, авось что-нибудь путное из тебя выйдет".

Хорошие люди, скромные, бедные, но отнюдь неплохие времена - приятно вспоминать.

ТРУДНАЯ ТЕМА

К этой теме нужно подходить осторожно, и всегда помнить выражение "не навреди". Подходить настолько осторожно, чтобы не оскорбить чувства истинно верующих. Разговор пойдет о сектах, Точнее - об одной из бесконечного множества, которая внезапно возникла в середине пятидесятых в Зеленогорске.

Летом 54-го я обратил в нимание на странное поведение матери.Она стала вдруг замкнутой, неразговорчивой и какой-то отреченной. На мои расспросы не отвечала, закрывала дверь в своей комнате и подолгу не выходила. Ближе к сентябрю в доме стали появляться люди, закрывались, пели какие-то псалмы и, лишь к вечеру, по одному расходились. Признаюсь, я был в растерянности. Но когда отважился разобраться с этой "компашкой", пришла повестка в военкомат. Через два дня я отправился в Сестрорецк на призывной пункт. Затем Фонтанка 90, "аракчеевские казармы", теплушка до Ярославля и, наконец, через полгода Комсомольск-на Амуре. Далеко от дома, но дом стоял перед глазами и, странное поведение матери не выходило из головы.

Однажды командир взвода, с которым я нашел общий язык и мы сдружились, предложил мне подобрать литературу и читануть лекцию новобранцам из Якутии на тему "шаманства". Я взял увольнительную и пошел бродить по книжным магазинам в поисках нужной литературы. С книжками про "шаманов и шаманства" я пролетел, но, к моей радости, приобрел "Забавную Библию" и "Забавное Евангелие" замечательного французского журналиста и писателя Лео Таксиля. Читал взахлеб, и днем, и ночью, как только выкраивал на то время. Третьей книгой на эту тему была работа Емельяна Ярославского. Открою секрет. Когда в концлагере подвергли экзекуции моего брата, рядом с исполнителем порки стоял человек в рясе. К какой вере он принадлежал не знаю, не помню и наговаривать не стану, но в детском сознании отложился отпечаток, мягко выражаясь, нелюбви к человеку в рясе.

Через три года на Московском вокзале меня встречал брат. "Дело дрянь,- сказал братец. - Похоже мамашу засосала секта. Нужно вытаскивать."

Для начала "операции мать" попытался уяснить себе, с кем мне придется иметь дело: составить, так сказать, поименный списочек новоявленных сектантов. Среди главных "закоперщиков" обнаружил продавца мясного отдела магазина, что на углу Приморского шоссе и проспекта Красных командиров, называемого в народе "четверкой". "Досье" на него покупатели составили сами: жулик - обсчитывает и обвешивает. Пьет без меры и большой охотник до женского пола... Биографии остальных участников секстанского "форума" также не отличались чистотой поведения. Рискнул дать материал в ленинградскую "Смену". Пока собирался с мыслями, пока кропал строчку за строчкой на старенькой "Олимпии", герои моего "романа" сработали на опережение. В "Ленинградской здравнице" появился пасквиль "Сыновья". Сработано было грубо, топорно... но что напечатано в газете резинкой не вытравишь. Пришлось горькую пилюлю от сектантов проглотить. Но на пасквиле сектанты не остановились. Они подтолкнули мать: судом вытряхнуть меня из квартиры. Мать послушно подала заявление в Сестрорецкий городской суд , приложила к заявлению публикацию в "Ленинградской здравнице" и дело "благополучно" завершилось моим поражением. Потерпев сокрушительное фиаско от зеленогорских сектантов, перебрался на Васильевский остров, к тетке. В Зеленогорске не появлялся. Приехал на несколько часов в ноябре 61-го года на похороны матери.

Сегодня в Зеленогорске церковь Лютеранская, весьма приличная церковь Православная, но,подозреваю, что секты и сектанты, тем не менее, в зеленом городе все же "прописались".

PS: Вопрос резонный: что за секта? Какому идолу покланялась и прочая, прочая? Тогда, в суматохе будней, мне было не до выяснений "принадлежности к идолу". Парень я был не мямля - крутоват и нередко висел на волоске от рукоприкладства. За грудки с мясником хватались, с матом у меня все впорядке - в нужном месте не стесняюсь, частенько ходил по острию и на грани фола. Сегодня в России несколько десятков тысяч мелких сект, о которых мы и слыхом не слыхивали. Но тогда мне было не до названий и анализа. Жалею, но время ушло в небытие.

ВСЁ ХОРОШО, ПРЕКРАСНАЯ МАРКИЗА.

Дабы не сложилось у читателя коротких рассказов превратное мнение о том, далеком уже времени и не показалось, будто мы только тем и занимались, что работали честно и бескорыстно, на благо Родины, под руководством горячо любимой партии и, не менее любимого Советского правительства, вынужден признаться, что и в наше время случались делишки весьма далекие от правовых норм установленных государством.

В ту пору, когда я, на тигельной "американке" отшлепывал всякого рода мелкие документики, никто из моих старых зеленогорских друзей меня не навещал, поэтому я был крайне удивлен и одновременно обрадован, когда Денатурат, прозванный так за свой постоянно синюшный нос, подцепил меня в железнодорожной столовой, что в ту пору была через проспект Ленина напротив городской типографии и, без лишних предисловий перешел к делу.

- Чухонец, предлагаю взаимовыгодное дельце. Сделаешь набор небольшой бумаженции и вечерами, чтоб никто не застукал тебя за этой работенкой, тиснешь на своей "американке" 3-4 тысячи экземпляров. Текст, формат и и специальную бумагу подвезу завтра.

На следующий день, ровно в полдень, Денатурат поджидал меня у входной двери типографии: с пачкой отличной финской бумаги и небольшим бланком, текст которого я должен был инкогнито набрать и , так же втайне от посторонних глаз, размножить до трех-четырех тысяч экземпляров. Заказ исполнил за полтора месяца, работая ночами и, только тогда, когда смена печатала еженедельную "Ленинградскую здравницу". Денатурат, забрав печатную продукцию, пообещал в скором времени хорошо отблагодарить меня за мой весьма рискованный труд.

Прошло лето, подкатила осень, и я загремел в Советскую армию так и не дождавшись обещанного вознаграждения. С Денатуратом встретились спустя двадцать лет и при весьма странных обстоятельствах.

Стояло жаркое лето 1974 года. Наша любимая партия позвала молодежь на новую всесоюзную стройку - БАМ. Я тоже рискнул отправиться в дальний вояж и посмотреть: что к чему. В маленьком городке Усть-Кут, что на севере Иркутской области молодого народищу было видимо-невидимо. Пронюхав про новую стройку, искатели приключений и больших денег, осадили городок, откуда, по данным газетных статеек, должен был начаться долгий путь до Комсомольска-на-Амуре. Увы, ожидания десятка полтора тысяч истосковавшихся добровольцев находились на грани срыва. Слухи по палаточному лагерю будущих лесорубов и строителей расположившемуся вдоль левого берега красавицы Лены бродили самые невероятные и всякому, кто приносил в "стойбище" свежую новость, без проверки на вшивость верили. Там-то злодейка судьба снова свела меня с Денатуратом.

Отправляясь на железнодорожный вокзал, я обратил внимание на довольно большую толпу и оратора на железной бочке. Я сразу узнал в нем Денатурата.

- Друзья, - говорил он в толпу, - через 10-12 дней в город прилетят два вертолета, которыми добровольцев будут забрасывать через Лену в тайгу. Готовьте деньги, через пару дней я буду продавать билеты на вертолеты. Толпа разошлась и разнесла радостную весть по всему городку.

Денатурат, как и двадцать лет назад был в своем репертуаре: энергичный, уверенный в себе и лживый до последней пуговицы. Мы обнялись и отправились в его "резиденцию".

- Чухонец, - обратился ко мне старый дружок. - Стройка раньше глухой осени не начнется: данные свежайшие. У этой публики лишние деньжата. Поможем им облегчить карманы... Портативная пишущая машинка у тебя есть, хорошую бумагу раздобудем, печать я сварганю из резинового каблука.

Полторы тысячи "билетов" на вертолеты распространили за одну ночь. Палаточный городок гудел, как пчелиный улей, потирая руки, от радости предстоящей заброски в голубую тайгу. А мы с Денатуратом, собрав пожитки, уносили ноги на вокзал, к поезду Лена-Москва.

Благополучно добравшись до столицы мы расстались, Денатурат отправился в Обнинск к своей подружке, мой курс лежал на Ленинград, в родные пенаты.

Последний раз судьба свела нас в Крыму пять лет назад. Отдыхая с сыновьями на Южном Берегу, Денатурат, перечитывая крымские газеты, обнаружил под фельетоном знакомую фамилию, позвонил в редакцию и получил мой телефон. Встретились, трахнули по коньячку, вспомнили былые делишки, посмеялись и на том разошлись.

Денатурат обитает неподалеку от Зеленогорска, в солидном особняке, сыновья занимаются бизнесом. Все степенные и с хорошим весом в современном обществе.

P.S. На "американке" много лет назад я отпечатал три с половиной тысячи фальшивых путевок в санатории на ЮБК (южный берег Крыма), которые в разных городах и райцентрах области пытался реализовать Денатурат со своими дружками-пройдохами. Но в Луге вляпались и получили групповую. Мою причастность исключили, поступив по-джентельменски.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ГОРОДОМ МОЕГО ДЕТСТВА.

Частенько бывая по командировочным делам в Луге, я всякий раз навещал директора Череменецкой турбазы, что подковой располагалась на берегу одноименного красивейшего в Лужском районе озера. Принимали меня охотно и, похоже, непрочь были сосватать свою среднюю дочку.

В июле 1974-го "хозяину" турбазы исполнялось 60. Дата круглая, итоговая, так сказать, и хозяин поджидал самого именитого гостя Ленинградской области и города на Неве Григория Романова. Вместе воевали и, по рассказам, в одном взводе.

Отмечать сей юбилей решено было на турбазе, на берегу озера. Хозяин торжества пригласил на "пиршество" трех дочерей и меня, как приложение к одной из них. Пили, ели, поздравляли юбиляра; снова пили, снова закусывали и снова голову отца трех дочерей, бывшего партийного работника и военного товарища главного партийного босса области, посыпали словесами всяческих похвал. Мой предполагаемый тесть представил меня Отцу Области и Северной Венеции. Тот, как и следовало ожидать от партийного секретаря, подкинул мне каверзный вопросик: "Ты член партии?" Я, пропустив пяток стопарей за здоровье вероятного тестя, не сдержал на коротком поводке язык и брякнул: "Да нет, не член. Что-то меня в вашу компашку не тянет."

Мое неуместное откровение загнало всех в немую сцену... Придя в себя, предполагаемый тесть выставил меня из-за стола и придав ускорение послал куда подальше: туда, куда в таких случаях посылают разъяренные мужики. Поздно вечером в гостиницу явилась его младшая дочь - следователь городской прокуратуры, выманила меня на улицу, где меня поджидал милицейский "бобик" с двумя здоровенными ментами.

Сопротивляться было себе в ущерб. Отвезли в городской отрезвитель, а в девять утра - пред светлые очи городского судьи. Приговор - 15 суток без права на оправдание. В тот же день этим же "бобиком" переправили в Питер на Каляева 6, в старинную тюрьму, где в ту пору содержали питерских "декабристов". На сей раз мне неожиданно повезло. Одним из ментов офицерского звания был мой хороший знакомый по временам учебы в 445-й зеленогорской школе. "Не горюй,- весело сказал приятель. - Отдохнешь, подышишь свежим воздухом Финского залива, рыбки вдоволь поешь."

Утром следующего дня меня и двух других "декабристов" поджидал милицейский "луноход", который должен был доставить нас через Зеленогорск на Черную речку, где на берегу Финского залива нам предстояло прожить пару недель и отбелить домики пионерского лагеря МВД. Увы. К моей вящей радости, нам не повезло. На перекрестке, где проспект Ленина вливается в Приморское шоссе забарахлил двигатель: полетел выхлопной клапан, пробил головку блока и мы встали. Водила был молодой, растерялся и не знал, что в его случае делать. Я предложил свои услуги. Взял ведро под автол, по дороге прихватил пару бутылок пшеничной водки и направился к автохозяйству. По дороге на Конной улице встретил своего "крестника", того самого мента-старшину, который зимой сорок восьмого года пытался меня догнать, когда я спер в библиотеке тонкую книжицу "Панфиловцы на первом рубеже". Постарел, годы взяли свое, тем не менее, оставался узнаваем, хотя уже наверняка лет пятнадцать-двадцать как на пенсии.

"Старшина, - говорю ему, - помоги моему горю. Нужно раздобыть выхлопной клапан от ГАЗ-51, прокладку головки блока и ведерко автола" и вручаю ему пару бутылок "пшеничной". "Одной хватит",- пробурчал старшина, сунул бутылку в карман пиджака и мы поспешили к автохозяйству. Вояж в автохозяйсво оказался удачным. За одну бутылку приобрели все, что нам было необходимо. Старшина вызвался помогать. "Я эти двигатели, - сказал он, - знаю, как собственный карман."

Когда с работой было покончено и двигатель спокойно заурчал, пропустили за успех операции по стопарю "пшеничной". Закусывая, старшина спросил: "Откуда ты меня знаешь?"

"Вспомни, - говорю сорок восьмой год, холодную зиму, библиотеку и щуплого пацана, который со стенда спер книжку, а потом, убегая, невольно искупал тебя в речке-вонючке... А шведский карабин, который ты изъял у меня летом сорок девятого и тащил за шиворот в милицию, будто главаря "черной кошки".

От души посмеялись, водила сбегал еще за бутылкой, пропустили вторую и слегка подзаболдев, расстались. Старшина пошел по своим делам, мы, помчались на Черную речку белить и красить пионерские домики.

"ЖЕМЧУЖИНА".

Когда я узнал, что сгорела "Жемчужина", меня едва не хватила кондрашка. С этим замечательным "домиком" связаны лучшие мои воспоминания, о том далеком уже времени и, к сожалению, ушедшем безвозвратно. С него, пожалуй, и началась наша вторая жизнь в Териоках. Я не говорю "послевоенная", потому как война еще грохотала, но к счастью, далеко за нашими границами.

Когда мы вернулись, стоял холодный, морозный январь сорок пятого года. Дом, куда нас временно пристроили, был неплохим холодильником, если бы в нем хранили продукты. Увы, продуктов не было, как не было на чем сидеть, на чем спать, чем укрыться, и что положить в отсутствующую кастрюлю. Выбор наш пал на будущий ресторан "Жемчужина". "Домик" большой, наверняка повезет и, на радость мамаши, кое-чем прибарахлимся.

Предчуствие удачи нас не подвело. В одной из комнат обнаружили "Зингер"..-великолепную швейную машинку знаменитой немецкой фирмы. Брат пошутил. Теперь, сказал он, мамаша из старых солдатских подштанников сошьет тебе новый фрак и, на выставке модной одежды, ты сорвешь в нем все золотые медали салона. Когда мы принесли машинку, мамаша едва не потеряла дар речи. Глаза заблестели, руки затряслись... Ну мужики, сказала она, теперь я из всякого барахла приготовлю вам достойную одежонку. Да и на хлеб насущный что-нибудь заработаю.

Весной нас переместили на Фабричную, 3. Брательник раздобыл большой лист фанеры, намалевал на нем "Лучший портной на этой улице (Фабричная, дом №3)" и приколотил сию "рекламу", пожалуй, первую в послевоенных Териоках, на видном месте. Вскоре клиенты потянулись цепочкой. Кому за деньги, кому за харч, а кому и за доброе слово.

Раздобыв в январе "Зингер", мы продолжили поиски ценных вещей и, в одной из комнат обнаружили старенький рояль. Смахнули пыль и брательник, открыв крышку, извлек из инструмента первые звуки. Спустя несколько лет, где-то в начале 50-х, брательник будет частенько заглядывать в "Жемчужину" и, опрокинув стопарь, садится за рояль и под собственный аккомпанемент, напевать разухабистые песенки: русские и немножко по-фински. Оставив рояль, брательник брал в руки гитару и, прогуливаясь между столами, напевал что-нибудь из репертуара Петра Лещенко или Вадима Козина. Я всегда был при нем, водкой, конечно, не баловался, но что-нибудь кинуть в рот и пожевать был, разумеется, не против.

Ресторан "Жемчужина" меня женил. Летом, отдохнуть, поваляться на золотом песке пляжа и сбросить в воду тяжесть тела, частенько наведывались студенты ленинградских ВУЗов. Летом 55-го группа студентов Ленгосуниверситета, погревшись на солнце и, обыграв Зеленогорских "аборигенов" в волейбол, заглянула в "Жемчужину". Мой глаз поймал черноволосую красотку. Слово за слово и мы оказались за одним столом. Ее дед, петербургский еврей, владел солидной лавкой на Литейном, сразу после революции бежал во Францию, прихватив с собой старшего сына. Младший подался в ЧК и стал шоферить.

Этот факт его биографии помог ему в годы Ленинградской блокады пристроиться в гараж Жданова и "сесть" на усиленный паек. Так что моя черноволосая знакомка от блокады и голода не пострадала. Позднее отцу красотки не повезло: его сослали на сто первый километр. И он угодил в Лугу. Быстро освоился, завел нужных друзей и через пару лет поставил неплохой домик в живописном месте, среди сосен, на берегу озера Омчино.

С красоткой мы поддерживали тесную связь, пока я отдавал "неоплаченный" долг Стране Советов на берегах холодного Амура. Ровно через месяц после демобилизации мы сыграли скромную свадьбу в ресторане "Жемчужина". А еще через три года, в этом же ресторане, и также весело, отметили развод.

Ресторан "Жемчужина", 1960-е годы.

Так что "Жемчужина" в моей жизни - целая эпоха. И я, без лишний рисовки, опечален сим "пожарным" фактом. Нужно беречь то, что построено до нас нашими предками.

"ВСЕ ТЕЧЕТ, ВСЕ МЕНЯЕТСЯ".

А знают ли уважаемые жители курортного города, что 60 лет назад у подножия школьной лестницы, где по праздникам они сооружают большую сцену стояла маленькая "хижина", в которой располагалась единственная на послевоенные Терийоки сапожная мастерская и обновлял в той мастерской наши обтрепанные башмаки одноногий дядя Миша. Личность интересная и можно сказать - неожиданная. Во-первых, он питерский, василеостровец, с Тучкова переулка; во-вторых, свою биографию от посторонних ушей держал в тайне и, наконец в-третьих - пил как сапожник, оправдывая свое призвание.

В ту далеку пору я жил в 5-ти минутах хотьбы от дядимишиной сапожки и каждый день навещал его хижину.

"Дядя Миша, который час?" - спрашивал я мастерового.

Дядя Миша долго смотрел в темный угол, на стенке которого висели "ходики", с едва заметным циферблатом.

"Ого-го куда шарахнуло, пора тебе Леука поспешать в шалман за "малышкой".

"Шалман" располагался в строении "на скорую руку" на том самом месте, где когда-то был старый рынок. Желающим водку на разлив и "малышку" на посашок.

Дядя Миша, заполучив ежевечернюю дозу, опрокидывал ее в граненый стакан и залпом, как настоящий сапожник, выпивал содержимое. Чаще закусывал рукавом, иногда на грязном столе оказывался соленый огурец.

Но мастер он был первоклассный. Ботинки ремонтировал хорошо и прочно, обиженных на его работу не было. К тому же он тачал и новые сапоги и, как говорили заказчики: весьма отменные.

Беда его была в том, что ниже колена у него была отрезана правая нога. Но поскольку в тяжелое послевоенное время была полная лажа с протезами, дядя Миша передвигался на деревяшке. Когда работал, деревяшку отвязывал и ставил рядом с табуретом, на котором вытворял сапожные чудеса. Деньжата, хотя и не ахти какие большие, у дяди Миши, разумеется, водились. Сей факт однажды подтолкнул местных молодых алкашей на опрометчивый шаг. Трое молодчиков (называть их фамилии не стану, может случится, что они еще живы и проживают в Зеленогорске), видимо с большой похмелюги, рискнули обзавестись деньжатами на похмелку у дяди Миши... Завалились в его сапожное заведение и потребовали от инвалида дневную выручку сапожника. Дядя Миша сватил свою деревяшку и вышиб память из двоих налетчиков. Третий с большого перепугу слинял подальше от греха. Дядя Миша налетчиков связал суровой сапожной дратвой, затащил в чулан и оставил до моего прихода. Едва я заглянул к сапожнику, он предложил мне "махнуть в ментовку и пригласить Лягавых". Мне стоило немало усилий уболтать инвалида не поступать круто, подержать на привези до утра, набить им морду и отпустить на все четыре стороны. Будь они залетные - другое дело, можно и Лягавым сдать, а они - нашенские, териокские. Дядя Миша был человеком душевным и, тяжело вздохнув, внял моему совету: молодые "налетчики" избежали заслуженного наказания. Спустя лет двадцать одного из налетчиков я встретил в Киришах, терапевтом в городской поликлиники. Дядя Миша с наступлением холодов снялся с якоря и вернулся в родной Питер.

Когда я сегодня окунулся в Интернет и обнаружил большой праздник любимого Зеленогорска и сцену у подножия лестницы моей школы, я невольно, (но улыбаясь) вспомнил и домишко, и дядю Мишу, и тех горе-налетчиков.

/ 29 июля 2009 г. /

"ЗАГОВОРЩИКИ"

Копаясь в старых подшивках «Крымского времени», обнаружил «Провинициальные посиделки» - сатирический материал на тему сугубо местную, но сюжет которого сбондил из событий пятидесятилетней давности, случившихся с автором и его зеленогорскими друзьями на тихой улице Госпитальной.

В начале пятидесятых, на два с небольшим года мы перебрались в старый двухэтажный финский домик, притулившийся в конце улицы, у самой кромки леса.

Паренек я по характеру не бука, общительный и потому, первым делом отправился на поиски новых друзей. Обнаружил их и быстро сошелся на соседней Госпитальной улице, которая была параллельна Торфяной и также брала начало от улицы Красных Командиров. И если Торфяная оказалась бедна на моих ровесников, на Госпитальной - они обитали в каждом доме. Братья Мартюковы, Борис Дрездовский, Валерий Ивакин, Палатник, Славик Федосеев, Братья Макаровы, Казимир Небольсин Сергей Шутилов, Володька Цветков, и на отшибе, в последнем домике улицы - Юрка Солдатов с младшим брательником. Увы, жизнь коротка, и многих из них уже среди нас живущих нет...

В 55-м добрая половина нашей «компашки» отправилась отдавать долг Социалистическому государству. В 58-м, почти одновременно демобилизовавшись, вернулись в родной Зеленогорск. Вернулись повзрослев, поумнев и, с большой долей скептицизма ко всему, что происходило в жизни государства.

После 20-го съезда, после нашумевшей на весь мир речи Хрущева, мы действительно стали малость умнее и критичнее смотреть на власть, на лозунги, которыми она нас с детства кормила. Но что мы тогда могли сделать?.. Поговорить, поболтать, собраться в куток и «поделить» портфели.

Однажды, в холодный, промозглый ноябрьский выходной день мы, теплой компашкой, собрались в ухоженном домике Геннадия Макарова возле круглой теплой печки. Кто-то принес четыре бутылки «Алазанской долины», слегка винцо подогрели и, медленно посасывая его через соломину, развязали языки. Нарушив мужскую традицию: женский вопрос оставлять на посошок, развязали языки именно с него. Обсосав приятную тему, тихой сапой подобрались к политике. Изложив свои взгляды на партию, на власть: Большую и местную, шутки ради, перешли к дележу портфелей. Председателем правительства единогласно избрали хозяина дома, министром иностранных дел - его младшего брата, потому как брательник неплохо владел английским языком, мне поручили командовать ментами... Партию решили распустить, ибо многие партийные бонзы уже тогда начали набирать жирок и плохо видеть, что делается у них за спиной.

Дискуссия на тему «ВЛАСТИ» была в самом разгаре, когда в дом кто-то вошел и, притаив дыхание, прислушался к разговору. Войдя в раж мы не обратили на то внимания и продолжали «делить портфели» и распекать существующую власть.

Через пяток дней, возвращаясь из Питера, возле автобусной остановки меня остановил участковый и сказал буквально следущее: «Согласен с вами - власть дерьмо, но если вы хотите, чтобы она вас всех захомутала, повязала и испортила вам жизнь, которая только начинается – продолжайте болтать. Но тогда пеняйте на себя. Если же вам жаль своих матерей –засуньте язык в задницу и молчите.» «Дорога дальняя, казенный дом», - пропел я участковому и поспешил на автобус.

/ 4 августа 2009 г. /

"СЕКТОР ОЧИСТКИ"

Если спросить у любого жителя современного Зеленогорска "где работал Полиграф Полиграфович Шариков" - ответ последует незамедлительно: в "секторе очистки". На вопрос "а был-ли когда-либо подобный сектор в Зеленогорске", едва ли кто ответит вразумительно. В лучшем случае пожмут плечами, в худшем - пошлют куда подальше, чтоб не приставал.

А между тем подобная "фирма" в Зеленогорске существовала. И появилась она сразу после войны. Едва заработала власть, открылись: больница, хлебопекарня, милиция, баня, возникла потребность в организации, которая займется наведением чистоты в полуразрушенном городе.

Сектор очистки был в двадцати метрах от городской бани, которая в ту далекую пору находилась в красном кирпичном здании в конце улицы Конной. Сегодня фирма, которая занимается наведением чистоты в городе, наверняка владеет необходимой техникой: поливочными машинами, мусоросборниками, снегоуборочной техникой и т.д., и т. п. Тогда, в далеком послевоенном сорок шестом у Сектора очистки хватило силенок только на забор, из досок-горбылей, которым обнесли территорию "фирмы", да на полсотни фанерных лопат для уборки снега на центральном проспекте города.

Через полгода в хозяйстве "Сектора" появилась полуторка и, дышащий на ладан, знаменитый "Захар" - ЗИС-5, еще через полгода "фирма" обзавелась лошадками. Разумеется, не такими откормленными и прыткими, которые появились сегодня в Зеленогорской конюшне. Те лошаденки были изнурены войной, тяжелой работой и, разумеется, недостаточной кормешкой. Тем не менее, службу свою они несли исправно - ассенизаторскую. О технологии ассенизаторов я, разумеется, ни словом не обмолвлюсь, дабы читателю не испортить аппетит.

Ассенизаторы, между тем, были большими остряками. Осенью они появлялись со своими бочками во дворе школы, которая в ту далекую пору находилась в двухэтажном деревянном доме на углу Приморского шоссе и Кавалерийской улицы и выгребали из коллективного туалета, то, что мы им оставляли. Уходя, на стенах мелом они делали такую запись: "Товарищи, друзья! На доски с.... нельзя. Для этого есть яма, держите ж... прямо". Мы, надрываясь от смеха, читали и дополняли к "шедевру" ассенизаторов свое резюме: "Кончил дело - уходи!".

В снежную зиму, (а тогда зимы были покруче нынешних: и по части морозов, и снежку наваливало больше метра), малое пацанье поспешали в Сектор очистки, получали фанерные лопаты и... вперед - на уборку снега. За скромную оплату, разумеется.

Летом 49-го, в гараж Сектора, кто-то закатил старенький "порше" - нечто похожее на "москвич" первого выпуска: горбатый и неказистый. Шеф "сектора" предложил нам - пацанам навести марафет: превратить изодранную, как лохмотья нищенки, машинешку в достойную начальника технику. За эту услугу он обещал: каждому посидеть за рулем и прокатиться по Конной. Вскоре в Секторе очистки появились три новые ГАЗ-51: одна с ассенизаторской бочкой, две других широко использовались зимой. На одной - посыпали зимой проспект Ленина песком, на другую местные умельцы соорудили нож для очистки снега на главном проспекте и Приморском шоссе, в границах города.

Сектор очистки - хорошо, а сознание жильцов города - лучше. Хамства в ту пору не допускалось. А если кто и появлялся из неряшливых и вокруг дома разводил бардачок, собиралось собрание улицы и неряхе "мылили" шею. Словом, городская чистота была у каждого в крови и прививалась с раннего детства.

P.S. На днях в Крыму встретил молодого мужичка, родом из Рощино, нахваливает Зеленогорск по части идеального порядка и чистоты. Приятно слышать, Но перед глазами другой пейзаж. Фабричная улица, перекошенные дома, дом Новикова в жалком состоянии и все это рядышком с тем местом, где в летнее время горожане проводят концерты и празднуют праздники. Обидное соседство.

/ 13 августа 2009 г. /

"ВАРИАЦИИ НА ЗАБЫТЫЕ ТЕМЫ"

Странная штука память... Вроде бы из нее все давно выветрелось, но стоит поднести к глазам фото или какой-либо документик, как тотчас из глубины памяти выползают забавные истории более чем полувековой давности. Открываю "Приложение №1 к постановлению Правительства Санкт--Петербурга от 29.08.2008 № 1110". И, из памяти, как чертик из табакерки, выскакивает Володька Овсянников со своим мушкетом петровских времен.

Володька - мой сосед по Торфяной улице из дома №30, который согласно постановлению подлежит сносу, а его жильцы - расселению. В нашем доме, по Торфяной 32, старом, финской постройки и времен нивесть каких древних, на первом этаже жила мать мента: шебутного и большого пьянюги. Бывало нажрется до потери пульса, за наган и айда по нашему захолустью "гулять". Собака ему на глаза - пулю ей в лоб, курица - и курица становится мишенью. Шальной был пьяный и опасный, того и гляди живому человеку мозги по пьяни вышибет.

Однажды, будучи при большом подпитии, он завалил молодую охотничью собаку Володьки Овсянникова - Альму. Хорошая была собаченка: красивая, молодая и не злобная. Ну - настоящий охотник. Володька ее любил до потери пульса. Хорошо кормил и натаскивал на охотничьи дела. Смерть любимицы Альмы его взбесила. Направился в сарай, выволок из под досок свой мушкет и в наш дом, к менту, на расправу. "Лягавый, выходи! - заорал Володька.—Ответ за Альму держать будешь!". Минут через пять старлей с наганом в руках вывалился на крыльцо. Морда красная и едва на ногах. Его старушка мамаша, отворив дверь, закричала: "Коля, иди проспись!". Но Коля, приняв вызов Овсянникова, приготовился к схватке. "Стреляй первым!" - заорал он Володьке. Володька не спеша зарядил свой мушкет, а заряжался он через ствол, шомполом, отошел метров на двадцать пять и... бабахнул. Коля-мент, обалдевший от грохота и выбитых на кухне стекол, сел на крыльцо, его старуха-мать ринулась на Володьку Овсянникова и расцарапала ему морду. "Дуэлянты" так и не получив сатисфакции, понуро разошлись по своим хижинам.

РЫБАКИ ЛОВИЛИ РЫБУ
Законодательство для рыболовов и рыбаков
Газета "Питерский рыбак - бесплатно!"
Правила рыболовства

Правила строгие, их много, а некоторые из пунктов - даже устрашающие. В наше послевоенное время ограничители, по понятным причинам, отсутствовали, как впрочем и современные орудия лова. Нынешний рыболов "вооружен" основательно, по последнему слову рыболовецкой науки и техники. В наше послевоенное время орудие лова было более чем примитивно: самодельное удилище, неважнецкая леска и крючок. Весь багаж рыболова - "умельца". Азарт, полагаю, у рыбаков того времени быль ничуть не меньшим, нежели у нынешних, вооруженных до зубов. А в некоторой - даже больший, потому как, набор продуктов на столах послевоенного времени был более чем скромный и рыба на столе, была для многих желанным продуктом.

С Юркой (Мао-цзе-дуном) я снюхался на Финском заливе. Мои рыболовецкие успехи он оценил на двойку с минусом и тотчас предложил "новую технологию" рыбной ловли - взрывную. В ту послевоенную пору раздобыть два-три десятка толовых шашек труда большого не составляло, но успех от "взрывной" методы был более чем ощутимый: каждый день на скромном столе картошка с рыбой. На ужин - рыба жареная, в школьную сумку (от противогаза) - пяток рыбок вяленых.

Однажды Юрка объявил о перемене места лова и, соответственно - о новой технологии. "Завтра вечером отправляемся на Щучье озеро и поздно, с наступлением темноты, будем осваивать трезуб и добывать щук". Юрка сматерил острогу-трезуб, как у сказочного дядьки-Черномора, раздобыл военный фонарь и большую брезентовую торбу для будущего улова. С наступлением темноты мы добрались до Щучьего. Ночью, на небольшом плоту из шести бревен и четырех досок, обвязанных веревкой, пропитанной негролом, Юрка устроил настоящую охоту за "спящей" в темноте рыбкой. Сегодня за такую технологию рыбной ловли, Юрка, попади он в лапы инспектору, схлопотал бы ощутимый штраф. Тогда же нас контролировала лишь совесть и господь Бог, который по ночам, надо полагать, спит. Улов был удачным, но доставить его к столу нам не довелось. Мужички из Комарово намяли нам бока и отобрали всю рыбку.

Последний мой поход за рыбой с Юркой-Мао-цзе-дуном состоялся осенью, на Черную речку. Автобусы тогда, разумеется, не ходили, велосипедов еще не имели, топали пешком. Ночью дрожали от холода, под утро, когда начинался клев на короеда, нас свалил сон и рыба прошла мимо горе-рыбаков.

Неудачным походом на Черную речку я завершил свою рыбную эпопею и, дал себе слово : иметь дело с рыбой, "пойманной" с магазинного прилавка. С Юркой мы расстались и пути наши более нигде и никогда не пересекались.

P.S. Кликуху "Мао-цзе-дун" ему подвесили за китайскую внешность. Но он, молодчина, на нас не обижался. Мао-цзе-дун в ту пору был в фаворе у Страны Советов.

/ 24 августа 2009 г. /

"ЗЕЛЕНОГОРСКИЕ УМЕЛЬЦЫ"

Один мой давний приятель из Евпатории, с которым мы в середине 90-х пописывали «пасквили» на власть имущих в украинский еженедельник «Тюрьма и Воля» , недавно пригласил меня в Саки. Приезжай, говорит, я тебя познакомлю с большим умельцем и мастером выгребать деньги из карманов нынешних толстосумов. Собирает он по всему Крыму всякий старинный мебельный хлам, времен царя Гороха, восстанавливает его в первозданном виде, и своим творческим промыслом клепает неплохие бабки. Прикатив в Саки и, познакомившись с рукотворным творчеством местного умельца, я тотчас вспомнил Зеленогорск, тихую завокзальную улицу и приветливый дом Валентина Яковенко.

В самый канун 1982 года одна моя замечательная знакомая пригласила меня в гости к зеленогорскому умельцу. Фамилия Яковенко была у меня на слуху, потому как паренек с этой фамилией учился в девятом классе 445 средней школы, но звали его Александром. Быть может родственники, подумал я и отправился на встречу Нового года.

Дом Валентина находился в самом конце улицы, которая берет свое начало почти от крыльца железнодорожного вокзала. Название улицы напрочь вылетело из головы. Говорят же: время опустошает память. И хотя дом, что называется, был последним в ряду других домов, он был первым по виду внешнему и по внутреннему его убранству. Оригинальность внутреннего убранства дома состояла в том, что вся мебель, которая была с большим вкусом расставлена в комнатах, на кухне и в эркере была ручной работы.

Валентин, также как и его сакский коллега «рыскал» по Питеру и его окрестностям, в поисках «останков» старинной мебели, восстанавливал ее в первозданном виде и, находил каждому предмету свое строго определенное место в доме. В подвале дома размещалась просторная мастерская: с диваном для отдыха, камином и деревообрабатывающим станком. Наверняка, когда Валентин мараковал над очередной находкой, он руководствовался чертежами тех далеких времен,когда остатки были предметом уютного убранства. Я уверен, что так оно и было, ибо по наитию такие вещи восстанавливать практически невозможно. А поиски чертежей или фотографий и рисунков, дело чертовски хлопотное. Так что, когда я про себя подумал, что убранство дома напоминает хорошую усадьбу 19-го столетия, я наверняка не ошибался.

Гостей встречал черной масти добродушный дог. Дог, как я потом понял, имел свою маленькую комнатку в доме и гостей, без воли хозяина, не допекал. Поразил меня вкус и умение хозяина каждой вещи, сработанной собственными руками, найти точно определенное место. Создавалось впечатление, что ты окунулся в век позапрошлый и только тихо работающий телевизор напоминал календарь.

Сейчас, когда пишу эти строки, перед глазами встает большой зеленогорский умелец Валентин Яковенко. Жив ли он? И Что стало с его замечательным домом? Ведь с тех пор прошло без малого 28 лет...

P.S. Когда зимой 45-го мы вернулись из финского концлагеря, возникла проблема: на чем сидеть и на чем спать. В одном их пустых домов обнаружили замечательное кресло старинной работы. Сегодня, вспоминая дом Яковенко, я могу с уверенностью сказать, что его мебель едва ли в чем уступала старинной.

/ 16 октября 2009 г. /

"ПУТЕВКА"

Сегодня едва ли (я имею ввиду современную молодежь) кто знает, что такое «комсомольская путевка». Непосвященным объясняю: комсомольская путевка это - красный документик вроде корреспондентского билета, на обложке которого, непременно обличье Вождя пролетариата, а внутри, черным по белому «Районный комитет комсомола направляет (Иванова, Петрова, Сидорова) на строительство (скажем) Братской ГЭС», или - куда подальше. К путевке прилагался железнодорожный билет до места назначения.

В конце июля 59-го года, спустя несколько месяцев после нашего возвращения из солдатчины, мой лучший приятель с Госпитальной улицы Геннадий Макаров говорит мне на полном серьезе: «Надоела мне эта тягомотина - электричка-завод, завод-электричка... И так изо дня в день. Пора сменить обстановку. Давай махнем куда-нибудь к черту на рога: развеемся, поднаберемся жизненного опыта, да и страну растопыренными глазами посмотрим». Усек, отвечаю ему, твое стремление к перемене мест и всячески его поддерживаю. На следующий день я поймал за фалды главного комсомольца Зеленогорска Сеню Гудкина и потребовал от него «незамедлительно наделить нас комсомольскими путевками». Скромный помошник зеленогорских коммунистов замахал руками: «Все путевки в Куйбышевском райкоме комсомола в Ленинграде» и вывернул пустые карманы.

На следующий день неожиданно нахлынувшая на нас охота к перемене образа жизни погнала на Невский проспект в замечательный красный дом, что неподалеку от Аничкова моста, в партийное пристанище районного замеса.

Главный комсомолец с Невского с грустью в голосе сказал: «Мужики, вам чертовски не повезло. Вчера отправили большую компашку на Каспий, в Астрахань... Остались две путевки, но в разнобой: одна - в Восточный Казахстан, на Бухтарминскую ГЭС, другая - в Темиртау, что под Карагандой. Бросили жребий на обгоревших спичках. Короткая досталась мне и я, в тот же вечер поспешил на Московский вокзал. Геннадию досталась Бухтурма. И как потом выяснилось, приятель мой не прогадал: получил работенку по специальности, за год в ней поднаторел и через 12 месяцев вернулся в Зеленогорск зрелым механиком строительных машин. Знающие люди говорили мне, что был он замечательным мастером своего дела и очень отзывчивым человеком. Мне с путевкой чертовски не повезло.

Сошел с поезда в Караганде в первый день августа, заглянул на квартирку к бывшему соседу по армейской койке, а утром, хватив малость на посошок, автобусом добрался до Темиртау. На следующий день на стройке началась заварушка, которая своим кровавым исходом прогремела на весь цивилизованный мир.

Трое суток продолжалась вакханалия разбоя. Трое суток громили магазины и лавки. «Варфаломеевскую ночь» остановили пули дивизии Дзержинского, прибывшую из Москвы в «котел» большого бардака.

История этих событий такова. Чтобы выполнить план по отправке живой силы на стройки коммунизма одесская милиция провела в городе шмон притонов и «малин». «Жорикам» вручили комсомольские путевки и отправили в далекий Казахстан. Мало кто из них взял в руки мастерок или лопату. В городе балом правили паханы, воровские авторитеты. Пьяные оргии, драки с поножевщиной были обычным делом одесских «комсомольцев-добровольцев». С них все и началось. Итог печальный: 16 убитых, около сотни раненых, и столько же, впоследствии, угодили за решетку.

Я с большим трудом вырвался из этого гремучего «котла» и не без помощи приятеля добрался до Зеленогорска.

P.S. «Три стиляги с Красной Пресни на Магнитку едут с песней... Ой люли, ой люли, им мерещатся рубли». Это, пожалуй, все, что я вывез из той драматической поездки.

/ 13 ноября 2009 г. /

"ДА, БЫЛИ ЛЮДИ ДА В НАШЕ ВРЕМЯ..."

Если продолжить стихотворение Лермонтова, то нынешнему поколению достанутся обидные упреки. Дескать,не хлебнули вы с наше горя, неведомы вам голод и холод и прочая, прочая, прочая... С одной стороны - это замечательно, что на долю наших детей и внуков не выпал весь набор тех послевоенных трудностей, что выпали на нашу долю, но с другой... Этот перечень неприятностей и трудностей, которые над нами довлели и нас сопровождали первые послевоенные годы, сделали нас мягче и снисходительнее друг к другу, чего не скажешь о нынешнем поколении. Ради Бога, не подумайте что я предлагаю всех повально пропустить через нищету, чтобы прошедший через нее, мог на своей шкуре почувствовать любовь к ближнему, К тому же, как показывает опыт, нищие друг друга не очень то жалуют. Я это к тому, что трудности послевоенных лет делали людей сострадательными.

И мне в этом плане чертовски повезло. Среди родителей моих друзей я ни встретил никого, кто бы открытым текстом, брезгливо заявил своему относительно благополучному чаду: не водись с этим босяком. Напротив, всякий раз когда я оказывался в пределах видимости мамаши любого из моих приятелей, слышал ласкающее ухо: "Ребята, живо домой, обед на столе". Обед, конечно, не ахти, деликатесами не изобиловал, но был он от души, с душой и с открытым сердцем.

Многие были посвящены в наши семейные "секреты" и хорошо знали, что по несколько месяцев в году, я обитаю в своем ветхом домишке один. Один на один со всеми проблемами. И оттого друзья и родители моих друзей, как могли, сглаживали мои неурядицы. И делали это, подчеркиваю, мягко и деликатно. И даже позднее, спустя годы, ни друзья, ни родители друзей ни словом ни духом не напоминали мне о том времени, когда они поддерживали меня на плаву.

Вениамин Сорокин, старожил Зеленогорска, как-то в интернет-письмеце подкинул мне замечательный вопросик: "Как же так, уважаемый Лев, жил ты вроде бы напротив бывшего магазина "четверки", на Приморском шоссе, а в своих воспоминаниях, рисуешь совсем другие адреса... Будь добр, объяснись".

Все правильно, дорогой друг, жил возле "четверки" и это было последним моим пристанищем в нашем тихом, зеленом и неповторимом городке. На Фабричной 3, куда мы заехали в послевоенном сорок шестом, крыша, покрытая дранкой, прогнила и протекала, кухонная плита, дымила, как в деревенской бане по черному, через половые щели, по ночам, нас навещали исхудавшие крысы. Я был слишком мал, чтобы привести домишко в обитаемый вид, а мать постоянно болела. На Торфяной нашелся хваткий мужичок, который охотно обменял свой "скворешник" на наш домишко, который, и по сей день еще жив и находится в трех минутах хотьбы от того места, где каждый год, в день города, проводятся замечательные торжества, за которыми я тоже с удовольствием наблюдаю, увы - из своего крымского далека. На Торфяной 32 продержались несколько лет. И кто знает, будь мамаша покрепче здоровьем, быть может, я бы и по сей день топтал зеленогорские улицы, встречался за рюмкой водки со старыми друзьями а, когда за мной пришла бы костлявая старуха, под тихий шепот "вот негодяй", отправился в последний путь за железную дорогу. Но все случилось совсем не так.

Не знаю кто, врачи ли, знахари или кто-то еще посоветовал мамаше "пить сырую воду и непременно артезианскую". А поскольку на Торфяной артезианских ключей не оказалось, было принято решение: перебираться на Приморское шоссе, в тот самый райончик, где невесть сколько столетий бьет из под земли водяной столб.

Случай подвернулся и мы вскоре из "торфяного далека" перебрались в старую деревянную халупу, что стояла напротив известного всем жителям города магазина "четверки". Домишко древний, как народная память о Терийках, ветхий, без водопровода, но с газом, что "прятался" в двух баллонах расположенных в ящике за наружной стенкой этой хижины. В наше время переехать с места на место было делом плевым: нищему собраться - только подпоясаться... Две железные кровати (без набалдашников), стол, без претензии на дорогую мебель, да пара стульев. Весь гардероб можно было упрятать в солдатский вещмешок. Общий коридорчик, общая кухня, соседи с детьми, мал-мала меньше и такое же убогое убранство в жилище.

Вернувшись с солдатчины, дабы не отставать от моды того времени, пошел в подручные медеплавильщика на "Красный выборжец", в бригаду Героя соцтруда Виктора Лягина. Шесть часов смены и ты в полном ауте: ни рук, ни ног. Но деньги, эти проклятые бумажки, заставляли выкладываться на полную, пока дружок не подкинул идейку: махнуть на Братскую ГЭС, поймать романтический кайф и зашибить увесистую деньгу. Идея мне приглянулась. Собрав нехитрые манатки, летом 60-го отправились на берега красавицы Ангары. С тех пор романтика дальних странствий, выражаясь затасканным языком, надолго стала моей путеводной звездой.

К несчастью, в ноябре 61-го тревожная телеграмма вернула меня срочно в Зеленогорск. На больничной койке умирала мать... Закончив похоронные хлопоты, снова поспешил на Ангару. А когда через несколько месяцев вернулся в Зеленогорск и поспешил в осиротевшее жилище, вдруг обнаружил, что я отныне могу себя зачислить в ряды бездомных бродяг. Моя маленькая хижина была занята проворным мужичком, который нахраписто, перед моим носом вертел бумаженцию, название которой "Ордер на квартиру".

Родители моих друзей советовали драться за "крышу над головой", стучать во все двери, поспешать в наш праведный суд и прочая, прочая, прочая... Но я поступил иначе. Человек я был молодой, полный сил и энергии, к тому же не сутяга и не брюзга, собрал свою сотню книг, которая пылилась в углу комнаты, выпил с соседом на посошок и, пожелав его желторотой ораве всяческих жизненных удач, "растворился" в зеленогорском воздухе.

Жизнь - штука необычайно сложная. За неудачами непременно приходят радости, за маленькими потерями – большие находки. А чего больше?.. Это уж кому как повезет.

P.S. В 92-м, приснопамятном году, заглянул в любимый Зеленогорск, прошелся по его тихим улочкам, проведал свои былые жилища, но домика напротив «четверки», увы - не обнаружил. Снесли бедолагу... а вместо ветхого жилища посадили цветы, организовали скверик. И правильно сделали.

Этот паренек родился в нашем домике "напротив четверки" в 1958 году в последний день декабря. Позднее судьба свела меня с ним на монтажном поприще.

/ 12 декабря 2009 г. /

"ПОД ПЕРЕСТУК ВАГОННЫХ КОЛЕС"

Зеленогорск и электричка—понятия неразделимые

С того дня, когда из Ленинграда в Зеленогорск пошла первая электричка, она стала такой же неотъемлемой частью города. Как проспект Ленина, дом Новикова на Исполкомовской и, конечно, же – кинотеатр «Победа». Я уж не говорю про «Золотой пляж» и Финский залив. К гербу города непременно нужно подрисовать вагон электропоезда, потому как вагон для нас был частью нашей жизни и, сознаюсь - не самой малой.

Зеленогорский вокзал. 1955 год.

С появлением электрички, мы почувствовали себя частью большого города и понятие «Курортный РАЙОН Ленинграда» стало для нас с того момента, отнюдь не пустым звуком. Мы стали ЛЕНИНГРАДЦАМИ! Молодежь первая устремилась в Питер. Кто-то облачился в форму воспитанника РЕМЕСЛЕННОГО училища, с ремнем и бляхой «РУ», кто-то поторопился занять место в техникуме и, наконец, первые выпускники 445-й осели в Высших учебных заведениях города. Электричка стала членом каждой семьи, как баллонный газ, который неожиданно вошел в наш скромный быт, как первый допотопный телевизор. Каждый, в каком бы уголке города он не жил, вставая спозаранку, рассчитывал свое время так, чтобы не задыхаясь поспеть к СВОЕМУ вагону. Подчеркиваю к СВОЕМУ, ибо каждый из нас, кто ранним утром поспешал на электричку имел СВОЙ вагон и СВОЕ место в нем.

Первыми торопился на поезд, конечно же, работный люд. В 5-53, в 6-18 и ни минутой позже. Заскакивали в холодный утренний вагон, занимали привычное место и каждый проводил время в пути по своему: одни сразу, опустив на глаза шапку засыпали, другие читали, третьи - играли в картишки. В Буру, в Секу и лишь иногда в подкидного. Эта категория была шумной, крикливой, но до мата и драк дело не доходило. Часом позже, поторапливаясь, к электричке устремлялись служащие и студенты. И если работный люд стремился подыскать себе работенку неподалеку от вокзала: на Ланской на заводе «СВЕТЛАНА» , или возле Финляндского на ГОМЗе (ныне ЛОМО), чтобы значит, не мотаться через весь город на Васильевский или «Электросилу», то студенческий молодняк расползался по всему городу.

В то далекое послевоенное время и в пассажирских поездах дальнего следования, и в пригородных электричках, как бы это помягче выразиться, не задевая обожженных войной и обиженных государством, его защитников, которым ни всегда хватало на кусок хлеба и поневоле приходилось ходить по вагонам с протянутой шапкой. Правда, немало было и таких, которые изображая из себя жертву войны, на самом деле таковыми не являлись.

Однажды мы с приятелем стали свидетелями разыгравшейся в вагоне драки. Было начало лета 53-го года, время несколько раскованное после смерти Великого Кормчего и оттого, пожалуй, особо интересное. В вагон электрички, полный пассажиров, вошел среднего роста мужик в солдатской гимнастерке, в темных очках и с гармошкой. Рядом с ним девочка лет семи-восьми. Левой рукой она поддерживала слепого, в правой у нее была кепка. Мужик растянул меха гармошки и совсем неплохим голосом запел «Раскинулось море широко…» В раскрытую кепку посыпалась мелочь и зашелестели рублики. Уже в конце вагона путь инвалиду войны перегородил здоровенный мужик. Он вырвал у инвалида гармошку, сбил с переносицы очки и на весь вагон заорал: «Сука! Сволочь! Фашистское отродье!»

Он сбил его с ног, заломил за спину руки и попросил у обескураженных пассажиров, дать ему веревку или ремень. В Левашово, связанного брючным ремнем «слепого», мужик выволок на платформу и сдал в привокзальную милицейскую дежурку. Любопытство взяло верх и мы с приятелем, выскочив на платформу, дождались разгоряченного случившимся мужика и обложили его вопросами.

«Слепой» оказался отпетым негодяем, карателем, в 42-м переметнувшись к немцам угодил в Гатчинскую зондеркоманду карателей, которая под началом лейтенанта СД Николая Рудченко наводила ужас на жителей сел и деревень Ленинградской области, громила еврейское гетто в Прибалтике. Уже много позднее, когда кое-кого из зондеркоманды властям удалось таки взять, состоялся суд. И когда материалы суда были частично опубликованы в прессе, я снова окунулся в ту историю случившуюся в электричке Зеленогорск-Ленинград.

/ 27 декабря 2009 г. /

"ЗЛОЙ РОК"

Судьба - злодейка, жизнь - копейка

Летом шестьдесят седьмого на денек заглянул в Зеленогорск с единственной целью, обнаружить подзатерявшиеся следы старшего брата.

Пол дня поисков привели к желаемому результату: «потеряшка» был обнаружен в полном здравии и в отличном расположении духа. Зашли в кабак, заняли столик, заказали графинчик водки, кое-что из закуси, пропустили по первой и завели не пустой разговор.

- Как жена? Как сын? Растет, развивается? - спрашивает братец.

- С сыном,- отвечаю,- все в ажуре. Здоров, как бычок, упрямый и не по годам любопытный. Купил ему подростковый велосипед: хай себе крутит педали. А с женой - края: разошлись, как в море корабли. Подцепил недавно вторую. Молода, хороша собой, огненнорыжая и азартная, как заядлый картежный игрок. Один недостаток - немка. Первая жена была еврейкой, вторая - немка, а третья... голландкой будет? К тому же, говорю ему, у меня к немцам от войны предвзятое отношение. Воротит меня от них.

- Вот–те раз,- удивился братец,- мамаша немка, а его от немцев воротит.

- Как немка?! - не понял я.

- А так,- отвечает брательник. - Из кубанских немецких колонистов наша мамаша. Папаша ее подцепил, когда в двадцатом году с отрядом ЧОНовцев потрошил кубанских богатеев... Заглянули в один богатенький домик, а там одна сопливая девчонка в слезах, в работницах из немецкого приюта. Папаше она приглянулась, забрал ее с собой и при случае, переправил в Ярославль к своим родичам, а сам с отрядом, подался в Питер, на холодный лед Финского залива: давить Кронштадский мятеж...

Помнишь Багрицкого: «Нас водила молодость в сабельный поход. Нас бросала молодость на кронштадский лед...» Получил серьезное ранение, подлечился в питерской больничке и за преданность «рабочее-крестьянскому» делу получил назначение - главарем комсомольской организации в петроградский трампарк, на Сердобольскую, что неподалеку от платформы «Ланская». И хатку подкинули в Парголово. Вот там-то тебя-дурака и зарегистрировали, когда ты в тридцать шестом появился на этот муторный свет. Папаша в то время был уже большим начальником: возглавлял партийную организацию ленинградского трампарка. А мамаша, наша маленькая немка, «клепала» лампочки на электроламповом заводе «Светлана» и за свою добросовестную работу на благо Советского государства едва не лишилась руки, оставшись до конца своей короткой жизни инвалидом.

Брательник ошарашил меня семейной тайной. Мать эти темы никогда не затрагивала и тем паче, никогда не заикалась о своем немецком происхождении. Обладательницей семейной тайны была наша питерская тетка - родная сестра отца, врач по профессии. Она-то брату все однажды и рассказала. Дальнейшую историю нашей семьи я знаю не по наслышке.

Терийоки, конец августа сорок первого, финны, пожарища, концлагерь «Миэхиккеля», адский труд в лесу для хрупкой и больной мамаши и, наконец, снова Терийоки, сожженные и разграбленные. Голые, ободранные, голодные, забытые Богом и Советской властью. Впрочем, Советская власть о нас не забывала… Не забывала: кто мы и откуда. А потому - заботиться о нас возможно и нужно, но лишь только тогда, когда власти станет окончательно ясно, что на нашей семье нет черных пятен.

Ветхий домишко на Фабричной 3 едва бы мы получили, если бы летом сорок шестого, как снег на голову, не объявился отец. Он - политработник, воевал в Заполярье, в норвежских фиордах был тяжело ранен и два с лишним года провалялся в военных госпиталях. Нам же пришло сообщение, что он «погиб в боях за Советскую Родину». Благодаря фронтовику-отцу нам дали этот домишко: старый и ветхий, как покосившийся деревенский забор.

Отец пристроился в пожарку на Комендантской каким-то мелким начальничком. Но работать ему долго не пришлось. Парализовало правую сторону, он слег, потерял дар речи и вскоре, по совету врачей, мы добились разрешения положить его в клинику хронических больных на Удельной. Увы, вернувшись с документами домой, отца живым не застали. В пожарке сколотили гроб, дали ЗИС-5, бросили гроб в кузов и мы с матерью, без оркестра и фанфар опустили гроб в могилу. Так закончился его нелегкий земной путь. Ему не было еще и сорока пяти. Судьба – злодейка, а жизнь - копейка. Мать немногим пережила отца и, подцепив полдюжины серьезных болезней, тихо, на больничной койке, в неполных 53 сошла в могилу. Жизнь коротка, особенно тому, кому в ней чертовски не повезло.

В восемьдесят втором, поколобродив по свету, я снова заглянул в Зеленогорск с единственной целью: обнаружить следы брата, о котором три последних года ни слуху, ни духу. Встретил своего одноклассника, зашли в кабак, пропустили по стопарю и я рассказал ему о цели своего приезда в Зеленогорск. Ответ меня ошарашил. "Оставь эту опасную затею,- сказал одноклассник, матерый картежник (не в дурачка, а под солидный интерес). – И брата не найдешь, и себя потеряешь." Загадочный ответ меня заинтриговал и, отбросив его предостережения, я рискнул докопаться до истины. Направил свои стопы к тем его друзьям, с которыми он частенько напивался до белых риз и, с которыми, в поисках денег, проворачивал темные делишки, все время балансируя на грани Уголовного Кодекса… Мои тревожные предчувствия меня не обманули.

Однажды, просадив в картишки солидную сумму, он влез в долги и не вернув их вовремя, налетел на нож. Жил тяжело и умер неразумно. Где его могила никто в Зеленогорске не знает. Один старый его дружок, когда я в девяносто втором на пару часов заглянул в Зеленогорск, столкнувшись со мною на платформе вокзала, сказал мне с грустью: «Человек, у которого два имени, всегда кончает плохо.» При рождении брата нарекли Робертом, а в жизни все его звали Славик от слова "славный".

/ 2 января 2010 г. /

"МЕШОК САХАРА"

Свято место пусто не бывает

Не устаю повторять: самое замечательное открытие 19-го столетия - несомненно фотография. Глянешь на фотку и из глубин памяти, как черви из чрева, выползают воспоминания. Давеча Александр Браво порадовал меня участком главного проспекта Зеленогорска.

Фотограф запечатлел, (надеюсь, на века) двухэтажную прачечную, а рядом - недостроенный скелет первого в городе «небоскреба». Впиваюсь глазами в фото, а из памяти, как чертики из табакерки, одно за другим воспоминания, так и лезут, так и наползают друг на друга. Местные хранители старины и чистоты облика Зеленогорска всячески сопротивляются строительству «небоскреба», как питерцы противятся «кукурузине». И правильно делают. Будь моя воля, на этом самом месте, как на главной аллее ЗПКиО «башмаки дачника», я бы увековечил «мешок кускового сахара», тем самым понуждая нынешних жителей славного города, обратиться к истории и разузнать: что где-то, когда-то стояло. И это было бы совершенно справедливо.

Летом 82-го, заглянув на пару часов в город моего детства, на перроне вокзала, нос к носу, столкнулся со старым дружком по прзвищу прошлых времен «оторви да брось» - Стасиком Вороновым. Сцепились языками, для разминки малость потрепались и, не сговариваясь, навострили лыжи в столовую, что в ту далекую пору занимала место недостроенного нынче «небоскреба». На втором этаже которой, подносили посетителю кислые щи и котлету с тщательно продутыми макаронами, а на первом, на радость выпивохам - предлагали «остограмиться». Поймав на повороте с проспекта Красных командиров Николая Вересова, бывшего вратаря первой команды ДПШ, отворили дверь столовой и заказали объемный шкалик. Я всегда говорил и не перестаю повторять: если хочешь чтобы собеседник развязал язык - не жадничай, налей ему двойную дозу. После стакана водки Николая потянуло на воспоминания.

- А помнишь,- разговорился вратарь, - как летом 50-го, когда две команды ДПШ вышли в финал летнего кубка пионерлагерей, ты проехался бутсой по моей морде… Шрамчик-то до сих пор на щеке ношу.

- Сам виноват,- парирую его притензии. -Не хрен было перед публикой срывать с меня трусы. Я прорвался к воротам, гол был неминуем, а ты меня за трусы, перед девками, в голом виде…

Малость поржали, бабахнули еще по полтораста и, опустились на дно сорок восьмого года.

- Мужики,- взял слово Стасик Воронов. -А помните деда Костю и его деревянную халабуду на месте этой столовой?.. Старый прохиндей собирал цветной металлолом, который ему тащила наша пацанва. Взамен - пачка папирос, это в лучшем случае, но чаще - пяток штук и..пошел вон. Вообще-то никаким дедом он не был, но называли его все почему-то дедом.

А через проспект Ленина был рынок и, в глубине его, был маленький деревянный шалман. Хозяйничали тогда на том рынке братья Субботины. Хитрые, зажимистые и жуликоватые.

Зеленогорский рынок, 1956 год

Однажды мы пронюхали что в сем шалмане братья хранят мешки с кусковым сахаром, из которого потом гонят самогон и потчуют им всякого, у кого водятся денежки. И решили мы тогда, оттяпать у братьев мешочек сахара. Если от много взять немножко - то это не кража, а просто дележка…

Ночью сделали под шалманом подкоп, сбили половицу, выволокли мешок и упрятали его среди металлического хлама в деревянной халабуде деда Кости.

Утром явились за добычей и ахнули: на дверях халабуды висел здоровенный амбарный замок и дед, который всегда по утрам открывал свое заведение, куда-то сквозонул.

Ждали его день, толкались возле халабуды еще пару дней, потом поняли: дед с нашим мешком куда-то слинял.

Вечером, кажется, дело было в субботу, устроили грандиозный фейерверк. Неподалеку от халабуды стояла керосиновая лавка. Электричество в ту пору было не во всех домах, потому керосин был на расхват, да и пожрать, на скорую руку, на примусе было делом удобным.

Забрались мы в керосиновую лавку, сперли литров пять сей горючей жидкости, облили дедовскую халабуду и подожгли. Когда пламя разогрело содержимое халабуды, раздалось несколько взрывов, видимо старый скряга принимал все и, даже неразорвавшиеся снаряды.

Пожарники приехали к «шапошному разбору»: халабуда сгорела, стрельба закончилась…

Пропустив еще по стопарю, по старой русской, мужской првычке, перешли к текущей политике коммунистической партии, а завершили разговор «женским вопросом».

/ 1 февраля 2010 г. /

"ТАЩИТЬ И НЕ ПУЩАТЬ"

Что бы там не говорили, а народные приметы все-таки имеют под собой почву.

Когда я появился на свет, кто-то из знакомых мамаши, то ли в шутку, то ли всерьез, вдруг заметил: «Сидеть твоему парню в тюрьме и, возможно даже не раз». Сказал и обосновал свое резюме народной приметой: «Коли роддом по соседству с тюрьмой, добра от этого соседства не жди - когда-нибудь непременно загремит на нары». Родильное отделение, которое выдало мне путевку в жизнь, в ту далекую довоенную пору находилось на Кондратьевском проспекте, в трех шагах от печально знаменитых питерских «крестов».

Мать, конечно, в это невеселое пророчество не поверила и, с надеждой на замечательное будущее своего отпрыска, поспешила домой. Ровно через два года судьба-«злодейка» связала меня с теми, кого сегодня принято называть «ментами».

Жили мы на берегу шуваловского озера в небольшом двухэтажном деревянном домике. Мамаша целыми днями выполняла государственный план по производству электролампочек в одном из цехов питерского завода «Светлана», а моим воспитанием занималась еврейская семья, жившая в ту пору с нами по соседству. Нахома, Сара и Иветта передавали меня из рук в руки и таскали по шуваловским закоулкам. Однажды их занесло на озеро. Пока они решали: купаться или погодеть, я добрался до воды и, не умея плавать, благополучно пошел на дно.

Мои милые воспитательницы подняли хай и вой. Проходивший мимо ментяра, прыгнул в воду и вытащил меня на сушу. Это был единственный благородный поступок власти, который я до сих пор высоко ценю и считаю, что довоенная милиция была ко мне более благосклонна, нежели та, которая вела меня по жизни, вплоть до седых волос.

То, что я вам сейчас с легкостью наговорил, давайте зачтем мне, как не совсем короткое вступление, вступление к истории, благодаря которой самого строптивого мента Зеленогорска я однажды подвесил на «крючок».

В конце 50-х - начале 60-х в зеленом городе появился ментяра по прозвищу «бебешка». Называть фамилию его не стану, дабы не затронуть честь возможных его родственников по сей день проживающих в нашем замечательном городке. «Бебешка» был пьяница, бабник и неисправимый хам. Однажды, когда я возвращался поздно вечером с проводов милой девчушки, которую я провожал далеко-далеко за железную дорогу, после катания на катке в ЗПКиО, меня нагнала парочка ментов: печально знаменитый старший лейтенант «бебешка» и составлял ему компанию совсем сопливый парнишка лет восемнадцати. Они сгребли меня под микитки и, дыша перегаром потащили в свою ментовскую «резиденцию». Мои доводы на предмет оправдания оказались недостаточными. Во всяком случае на ментов они действия не возымели. Где-то неподалеку, то ли свои зеленогорские, то ли какие залетные «поставили на уши» чей-то домик и растворились в темноте. Я, похоже, доверия ментам не внушал.

Но, слава Богу, в тот поздний вечер все обошлось благополучно. «Мужики,- сказал я ментам,- коли у вас трещит башка и вам негде ее поправить, предлагаю свои услуги: айда ко мне и каждому накапаю по стаканюге». Оприходовав в моей лачуге поллитровку, почесав языки, расстались.

У каждого из нас, более чем уверен - имеется свое хобби. Один собирает почтовые марки, другой, морозит сопли на льду озера с удочкой, третий - мастерит табуретки. Мое хобби, в ту далекую пору - молодые смазливые женщины. Как поймаю на глаз хорошенькую бабенку - ноги в руки и рысью за ней.

И вот однажды, уж и не помню по какому поводу, меня занесло в Калининский райисполком, что тогда «базировался» на втором этаже солидного здания по левую сторону от броневика с Владимиром Ильичом. Сижу за столом, чешу в затылке и мудрствую над какой-то бумаженцией. Вдруг подваливает ко мне сногсшибательная красотка - пальчики оближешь... Подсаживается и говорит: «Напиши приятель мне бумаженцию, без очков не вижу». «Диктуй,- говорю ей,- мэм. Весь внимание». Она подсела ко мне поближе, скорчила милую рожицу и шепчет: «За хороший вечер в ресторане - до утра твоя». «О,кэй,- говорю,- мэм. Согласен. Только махнем в Зеленогорск и там оттопыримся».

В «Жемчужине» жизнь била ключом: кто-то наяривал на белом аккардеоне, кто-то изображал пение, остальные – веселились каждый по своему. Заглотнув «полтора федора», малость порезвясь, отправились на поиски ночлега. Домой проституток не водят - мое кредо. Забрел в дом к брательнику, что на Кузнечной, двухэтажный, (вероятно его уже снесли).

На втором этаже три комнаты: две заняты, третья – под маленьким висячим замком. Сковырнул замок и... в хату.

Утром, ни свет ни заря, выплываю в коридорчик и... глазам не верю: передо мной в одних подштанниках старший лейтенант «бебешка». Чешет лохматую грудь и вопрошает: «Сто грамм не найдется?.. Горит все. С большой похмелюги я.» А за ним из комнаты выолзает здоровая рыжая бабища : в одних трусах и сиськи на бок. «У меня, говорю, старлей, не имеется, а вот брательник, пожалуй, нас опохмелит. Я тоже не в полном здравии». Заглянули через коридор к брательнику, нацедили по пол-стопки, закусили соленым огурцом и, разошлись по своим делам...

P.S. Когда в 82-м встретился со своими дружками в бывшей столовой (светлая ей память!), закинул вопросик: жив ли наш пьянюга и бабник «бебешка». Ответ меня не удивил. «Ментяра спился, получил собачью бумагу из ментовки, подметал в Зеленогоске улицы и, наконец, куда-то сквозонул. Возможно на кладбище.»

/ 11 февраля 2010 г. /

"НОСТАЛЬГИЯ"

Мой приятель, по прозвищу «крокодил» неустанно повторял: «Ностальгия - прибежище слабаков. Настоящий мужик должен шагать вперед без оглядки на свое прошлое». До определенного возраста я тоже придерживался этого правила и никогда не оплакивал свои ошибки и уж тем более не возвращался в те места, где когда-то, либо по глупости, либо вполне осознанно оставил о себе не совсем приличную память. Но вот семидесятилетний «рубикон» пройден и ностальгия стала являться ко мне все чаще и чаще, навязывая желание «прокатиться по тем местам, где когда-то, в далекой молодости, немало покуралесил». И вот однажды, когда чаша весов окончательно опустилась в пользу «тоски по прошлому», я собрал небольшой дорожный саквояж, вытряхнул из банка энную сумму и, принарядившись «а-ля пижон», поспешил на железнодорожный вокзал.

Торопкий поезд Симферополь-Санкт-Петербург доставил меня на перрон Московского вокзала ровно в полдень. Денек выдался замечательный: чистое небо, над головой солнце, карман топырщит пухленький бумажник, а предчувствие встречи со старыми друзьями радует душу и торопит ноги к Финляндскому вокзалу. Знакомая электричка, знакомые платформы мелькающих станций, знакомый вокзал курортного городка с привкусом финской истории.

Медленно перебирая ногами, продвигаюсь по центральной магистрали в сторону кинотеатра «Победа». «Ба! - бью себя по лбу, - два шага налево, полсотни шагов по прямой и, скромный домик моего старого приятеля, с которым, в былые времена, немало покуралесили себе на потеху и другим на радость. За кустом смородины ветхий старик, глухо кашляет и, обернувшись ко мне, ошарашивает вопросом: «Кого, мужик, разыскиваешь?» «Тебя,- отвечаю старикану. Тебя, Борис… Неуж-то забыл как мы с тобой в 445-й за одной партой сидели? В футбол-хоккей гоняли. Девкам бока мяли на танцульках в ЗПКиО…»

- Не до воспоминаний мне, приятель. Старуха вот намедни Богу душу отдала, оставив меня последний сухарь без соли доедать. Сын в казенный дом надолго угодил, а невестка - будь она проклята, забрав внучат, укатила с ними в теплые края… Будучи человеком ненавязчивым, делаю крутой разворот и, прибавляя шаг, поспешаю на Фабричную, в свое первое послевоенное пристанище. Возле дома по Исполкомовской натыкаюсь на старенький «Фольксваген», из кабины которого торчит седая голова бывшего соседа по парте и по обиталищу на Фабричной.

- Здоров, Вовчик! Сколько лет, сколько зим?

- Никак сам Заяц?! Каким ветром в родные пенаты занесло?

- Южным, Вовчик, южным. Приглашай в кабину, махнем к тебе, опрокинем по стопарю португальского коньячка и поковыряемся в памяти. Нам ведь есть о чем вспоминать…

- Хату спалили сволочи, дотла сожгли. Деньжищи в нее вкатил, здоровье вбухал… Некуда мне тебя пригласить, некуда… Извини, прощай.

- Да-а,--произнес я вслух. - Похоже, не совсем удачное время выбрал я для своих «гастролей». Пробубнил и отправился навестить свою подругу, с которой во времена шальной молодости крутили бесшабашную любовь. Хороша была стерва. Красива вызывающе, стройна, как балерина и с язычком, которым загоняла в угол любого нахала. Добрался до Комсомольской, заглянул в дом, позвонил неуверенно и, в проеме отворившейся двери, обнаружил согбенную старуху со следами былой красоты…

- Извините, кажется я ни туда попал, - произнес я и торопливо ретировался.

В тот же день я покинул город своего детства и больше никогда не отдавался чувству НОСТАЛЬГИИ.

/ 11 марта 2010 г. /

"ВАША КАРТА БИТА"

«Уважаемые жители города Зеленогорска,я много лет живу в этом замечательном городе,сегодня мне подключили интернет,и я решил поделиться тем что накипело.
Во-первых: наш дом быта. на первом этаже находится сомнительное место под названием "ассоль" не имеющее ни чего общего с героиней книги А.Грина. Алкогольный притон, в котором без лицензии продают крепкий алкоголь, продают алкоголь и сигареты несовершеннолетним и постоянно происходят драки между посетителями.
Во-вторых: на втором этаже рабоает нелегальное казино, в котором жители подогретые бесплатным алкоголем проигрывают свои зарплаты и пенсии. <...>
От правоохранительных органов помощи ждать неприходиться,на мой звонок в 81 ОМ ,дежурный ответил,что они проверяли: "там всё легально". Но есть информация,что стражи порядка,сами не брезгуют игрой в этом заведении.
Я надеюсь что эта тема не окажеться незамеченной,и наша местная власть примет все необходимые меры.»

Рассказать эту «забавную» историю меня подтолкнуло сие откровение новичка зеленогорского форума. Откровение тревожное и, в некотором роде - даже паническое.

И в самом деле, коль скоро «стражи порядка не брезгуют игрой в этом заведении» - дело табак. Можно сказать, что «обчество медленно катится в сторону разложения». Но стоит заметить: во все времена стареющее поколение, в новизне наблюдало «некий упадок нравов» и панически при этом хваталось за голову. А между тем и в наше дремучее послевоенное время в картишки играли многие и далеко не в «подкидного дурачка».

В доме 21 по проспекту Ленина, на первом этаже, в то далекое время находилось пошивочное ателье, которое пользовалось среди горожан заслуженной славой за качество исполения и уважение ко всякому клиенту.

Однажды, когда я рассказал приятелю о своем пустом кармане, в котором «блоха на аркане, да вошь на цепи», что встретил приличную деваху из старинной петербургской семьи, что стыдно в таком срамном - постармейском наряде показаться на глаза почтенным ее родителям, а для того, чтобы прибарахлиться, нужны деньжата и немалые, приятель посочувствовав, схватил меня за локоть и потащил в это самое «пошивочное ателье». Портной, шустрый суетливый старичок, заполучив в моем лице свежего заказчика, обмерил меня с ног до головы, нарисовал на бумажке сумму первоначального взноса и, пообещал «нарядить меня в новый, с иголочки,костюмчик-тройку, да не позднее чем через десять дней». Приятель раскрыл свой «оттопыренный» бумажник, выдал портному заданную сумму и я, разинув рот шире Нарвских ворот и расползаясь в довольной улыбке, потащил его к выходу.

- Придется вспомнить голодное детство,- говорю приятелю. - Подрядиться на Московской-товарной разгружать вагончики или, податься в первый таксомоторный ночным таксистом. Там бабки сколотить можно.

- Зачем таксистом, зачем вагончики… Существуют и другие способы быстрого обогащения, - произнес приятель и загадочно улыбнулся.

- Квартирки на уши предлагаешь ставить? - обескураженный, спрашиваю я.

- Зачем же квартирки… Предлагаю картишки.

- Сека? Бура? - пожимаю плечами.

- Преферанс. Если повезет, за одну ночь можешь пяток тысяч в карман положить. Публика собирается серьезная, денежная. Вдвоем нам будет легче обделывать делишки.

Обмозгуй хорошенько, а завтра дашь согласие, или - свалишь в кусты.

Жадность фраера сгубила, на следующий вечер приятель потащил меня за собой.

Дом, к которому он меня подвел, был знаком мне с раннего детства. За высоким забором, на стыке Исполкомовской и Фабричной, он стоял как бы особняком. Кто в нем жил, что делалось за его забором, никто наверняка тогда не знал. Подъезжали «Волги», «Москвичи», проскакивали в ворота, ворота закрывались и…баста.

Поздно вечером, после десяти, приятель представил меня публике. Приняли охотно, но с заметной опаской. Приятель вызвался быть моим поручителем и легкое смятение в рядах игроков быстро прошло. А публика, признаюсь я, действительно была солидная. Управляющий трестом «Ленгосторф», что в переулке за Казанским собором, главный инженер строительно-монтажного управления некий Попченко - специалист старой царской закваски, капитан зеленогорской милиции и старый еврей Эльяшев - сын сбежавшего после революции во Францию петербургского коммерсанта-мануфактурщика. В первый вечер легкая удача мне сопутствовала и я, окрыленный, ждал следующей субботы. Через неделю, проигравшись в пух и прах, я поднялся из-за стола нищим и по уши в долгах. Но самое интригующее поджидало меня впереди.

Красотка, на которую я положил свой глаз и, не откладывая в долгий ящик, сыграл в «Жемчужине» искрометную свадьбу, оказалась дочерью того самого старика Эльяшева, который за картежным столом превратил меня в нищего. Через пару недель после нашей свадьбы, она предложила мне совершить вояж в Лугу и познакомиться с ее родителями.

Переступив порог ее отчего дома, что удобно пристроился к берегу самого красивого в городе озера «Омчино», я обалдел и растерялся: передо мной стоял старик Эльяшев…

- Боря, говорит ему Анна Ульяновна, его жена,- да он похож на еврея.

- Ничего подобного,- смеется старик,- это все евреи на него похожи. И тут же, видимо, пытаясь загладить передо мной свою вину, потащил меня в гараж, распахнул ворота и, перед моими глазами предстал американский «Додж», на котором позднее я исколесил Псковскую, Ленинградскую и всю в придачу Прибалтику.

P.S. А костюм, который я с легкостью профукал в картишки, мне сшил Борис Осипович Эльяшев, который ко всему, оказался замечательным портняжкой. Талантливый человек - он во всем талантлив: и в картах, и в ремесле.

/ 12 апреля 2010 г. /

"ОТ «ЛЕНИНГРАДСКОЙ ЗДРАВНИЦЫ» до «ПЕТЕРБУРГСКОГО ПОСАДА»"

А знаете ли вы, что первая редакция «Ленинградской здравницы» размещалась в маленьком уютном одноэтажном домике на тихой Кавалерийской, что напротив Дома Новикова, в котором в ту далекую пору обитал и вершил судьбами города и его немногочисленных обитателей, райком КПСС, без «добро» которого, редакция «Здравницы» не могла и слово путное произнести. Правда, к чести райкома, он делал все, чтобы наш замечательный городок день ото дня хорошел и развивался.

Сейчас, пожалуй, уже и не вспомню: кто вложил в мою пустую голову замечательную мысль - предложить свои услуги редакции в качестве «мальчика на побегушках». Идея мне приглянулась и я направил свои босые ноги в маленький домик на Кавалерийской, благо жил я в трехстах шагах от редакции, на Фабричной 3.

Вторая моя встреча с «Ленинградской здравницей» состоялась пятилетку спустя. Освоив в 445-й азы семилетки направил свои стопы в Ленинградский Индустриальный техникум, полагая, что стране позарез нужны техники по горячей прокатке металла. Но вскоре выяснилось, что страна в моей персоне не нуждается.

В день похорон Великого Кормчего, черт дернул меня за язык произнести зловещее заключение. «Умер один человек, - рявкнул я на весь актовый зал техникума во время траурного митинга, - а венок на все Политбюро». С этого момента закончилась моя так и не состоявшаяся карьера «выдающегося» металлурга.

Выброшенный за ворота техникума я стал размышлять: либо пойти по стопам Алексея Пешкова - в ученики к сапожнику, либо - продолжить забытые контакты с «Ленинградской здравницей». Я выбрал второе.

На следующий день мои молодые ноги привели меня на проспект Ленина 44. Директору типографии мое желание «пойти по стопам первопечатника Федорова» очень понравилось и он, не раздумывая, подмахнул мое заявление. Через пару дней, облачившись в черный комбинезон пятьдесят огромного размера, я предстал перед маленьким коллективом типографии.

Нина Попова представляла собой скромный «отряд» наборщиков, мой однофамилец Александр Зайцев и тихая задумчивая Клавдия Рязанова - были ночными творцами «Ленинградской здравницы». Иван Громов - кромсал на гильотине бумагу. Меня приставили к «американке», освоив которую, я вскоре стал выдавать на-гора разовую продукцию: бланки и прочую мелочь. Жизнь стала легче, жить стало веселее. В карманах появились рубли, а на столе больной матери - сливочное масло.

И все было бы замечательно, если бы не осенняя повестка в сестрарецкий военкомат. Походом в армию завершились мои контакты с нашей замечательной газетой и с теми, кто ее в поте лица кропал и с теми, кто еженедельно выдавал печатную продукцию жителям славного города Зеленогорска.

И если бы ни эта злополучная повестка, клянусь прахом коммунистической партии, из меня бы наверняка получился замечательный полиграфист и звали бы меня друзья-товарищи Полиграф Полиграфовичем, а на моем ветхом домишке на Фабричной 3 подвесили бы мемориальную доску, на которой корявыми буквами начертали бы такие слова: «ЗДЕСЬ В КОНЦЕ 40-х И НАЧАЛЕ 50-х ЖИЛ НЕИСПРАВИМЫЙ ТРЕПАЧ ЛЕВ ЗАЙЦЕВ».

/ 5 августа 2010 г. /

"ОЛЕГ САМОЙЛОВ - «ЖЕЛЕЗНЫЙ ДОРОЖНИК» ИЗ ЗЕЛЕНОГОРСКА"

Он пришел к нам в класс в первых числах октября 1951-го года.

Елизавета Васильевна Морухова - классный руководитель 6-го (б), представляя новичка классу сказала: «Олег - большой оригинал, пишет левой рукой и хочет стать железнодорожником». С того самого момента с легкой руки остряка-самоучки Женьки Гусева, (хочется верить, что он жив, здоров и каждый день бодро шагает по родному Зеленогорску), Олега нарекли «железным дорожником».

Когда Петр Васильевич - учитель рисования, давал классу задание нарисовать яблоко, Олег рисовал паровоз.

Елизавета Васильевна подсадила «большого оригинала» на мою парту. Первое время отношения между нами были весьма напряженные, но после того, как «железный дорожник» отбил атаку пацанов из 7-го (а), уложив левым крюком одного из обидчиков на пол, мы вошли в тесный контакт и не теряли дружбу до тех самых пор, пока летом 52-го я не расстался с 445-й школой.

Второй раз судьба свела меня с ним спустя 14 лет, в небольшом городке в 60-ти километрах от Новосибирска, при довольно странных обстоятельствах.

Мы с коллегой по ленинградской монтажной конторе взяли за правило, каждое лето, используя месячный отпуск, проводить его на воде. На байдарках по Великой, на плоту по Волхову - от Новгорода до Киришей, по Волге - от Твери До Ярославля... В 1964-м «замахнулись» на Обь. Сколотили деньжат, экипировались, соответственно замыслу и...в путь.

Новосибирск встретил нас жаркой погодой. «Промочив горло», поспешили на городской пляж: окунуться в долгожданной Оби и снять дорожную усталость.

На скорую руку познакомились с двумя местными красотками и на ночлег отправились по их приглашению, на окраину Новосибирска, в частный дом.

Проснулись среди ночи с головной болью, за воротами дома, без денег и без вещь-мешков с походной амуницией. К тому же компаньону сильно повредили руку и он, с моей помощью, добрался до соседней больницы, где его тотчас определили в хирургическую палату.

Положеньице мое на тот момент было аховое. Башка трещит, в карманах ветер и от родного дома без малого 3000 верст. Какой-то мужик, выслушав мою одиссею, посоветовал «махнуть в Искитим и подрядится на разгрузку вагонов».

Мастер по разгрузке вагонов предложил мне 90-тонную «шаланду», груженую промокшим от дождей мелом.

Разгружать отсыревший мел штыковой лопатой, да еще на одну сторону - работенка, скажу я вам, аховая. Двое суток, не разгибая спины, кусок за куском я отковыривал промокший мел и вытряхивал его из полувагона. Покончив с мелом, свалился в двух шагах от полувагона и заснул мертвецким сном.

Проснулся от яркого света в глаза. Два мента высвечивая меня фонарями, схватив за слипшиеся волосы, пытались поднять меня на ноги. Подняли, запихали в ментовский «бобик» и через пять минут доставили в свой каземат. Утром явился мастер разгрузки и потребовал от меня «зачистить габариты». На общедоступном языке: на полтора метра от шпал откинуть то, что я двое суток выгребал из полувагона. Сердце мое опустилось на двадцать дюймов ниже пупа. Повторить пройденное у меня не было ни сил, ни желания. И вдруг (говорят же «Бог не фраер - все видит), в ментовку заглянул мой школьный товарищ - начальник станции Искитим Олег Самойлов. Описать встречу не хватит и 200 тысяч слов из четырехтомника Владимира Даля.

- Лев, какими судьбами в наши края?! - И удивленно, и одновременно радостно произнес Олег.

Пришлось поведать ему свою нелепую одиссею и выразить искреннее удовольствие от встречи с одноклассником.

- Ваш мастерюга,- говорю я Олегу,- требует от меня невозможное: на полтора метра от шпал отбросить то, что двое суток выгребал из полувагона.

- Не переживай,- успокоил меня Олег. - Мой приятель, капитан милиции - шеф «декабристов» (так в советское время называли пятнадцатисуточников), подкинет тебе дюжину мужиков и они мигом зачистят твои габариты.

«Декабристы» отправились зачищать габариты, а мы с Олегом поспешили в привокзальный ресторан отметить нашу встречу. За бутылкой водки Олег поведал мне свою историю. Закончил в 445-й десятилетку, поступил в ЛИИЖТ - Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, успешно защитил диплом и по направлению укатил в Искитим, сразу начальником станции. Женился на местной сибирячке, произвел на свет потомство...

Заполучив деньги за свою работенку, в тот же день махнул в Новосибирск, оттуда прямиком на Питер.

С Олегом мы пару лет перезванивались. Потом, влиятельный родственник жены перетащил его в Москву, в Министерство путей сообщения.

Последний раз судьба свела нас вместе в аэропорту Пулково. Он торопился в Зеленогорск на похороны матери.

/ 11 октября 2010 г. /

"НОВЫЙ ГОД В ФИНЛЯНДИИ, ТЕРИЙОКАХ И ЗЕЛЕНОГОРСКЕ"

Мы сидели на нарах, стучали зубами и смотрели в звездное небо через щель в потолке. В бараке стоял сучий холод, а те лохмотья, которыми мы укрывались, отнюдь не согревали наши жалкие душонки. Единственная круглая печка в огромном бараке на четыреста пятьдесят исковерканных судеб тепла в наш дальний угол не приносила.

Кто-то сказал, что дома, в России, хоть и натощак, но все же отмечают Новый год. Тему взрыхлили и узники барака №5, отгоняя усталость и сон, заговорили о прошлых счастливых временах. Заснули, поеживаясь от холода, когда где-то далеко от концлагеря "Миэхиккяля" Кремлевские Куранты пробили полночь.

Утром, старший по бараку принес радостную весть: хозяева концлагеря, сменили гнев на милость, и 1 января 1944 года объявили для своих дармовых работников выходным днем.

То ли в финнах проснулось чувство сострадания, то ли Маннергейм, чувствуя приближения краха своей дружбы с фашистской Германией, дал команду «послабить давление на подневольных», сие осталось неизвестным. Но хорошо помню, хотя с тех пор минуло 67 лет, как изможденная ежедневным лесоповалом публика, наверное впервые за последние два с лишним года почувствовала себя человеками.

Финны, в тот радостный день пошли еще дальше в своих щедротах.

С охранной кухни пяток подневольных принесли в барак по ведру мороженной картошки и с десяток подмороженных качнов капусты.

Тотчас соорудили большой протвинь, разложили на нем картофель, тщательно обмытый, но неочищенный и... в зев большой круглой печи на расклеенные уголья. Затем, нечто подобное провернули с подмороженной капустой.

Брательник, потешив финскую охрану игрой на мандалине и балалайке, притащил в барак полдюжины зачерствелых финских галет. Барак гудел от свалившегося на него счастья.

Нам тогда и в голову не приходило, что финские «щедроты» имеют под собой трусливое основание. Война-то покатилась на Запад.

Если мне не изменяет память, мы вернулись в разрушенные Терийоки в двадцатых числах ноября 1944-го года. Лежал снег и ночью морозы зашкаливали за 15 с большим минусом. Мать нашла какое-то начальство и попросила «выделить крышу над головой». Кто был тогда «главным командиром Терийок» - убей не припомню, но хорошо знаю, что он сказал обескураженной мамаше: «Выбирай, тетка, любую крышу над головой и тащи под нее свой жалкий скарб». Первую свою ночь в освобожденных Терийоках мы провели в здании будущей школы [не сохранилось, прим. ред.], что на углу Кавалерийской и Приморского шоссе, на втором этаже, крайнее окно справа.

Правда, окно было с обломом, но круглая печь работала исправно. И это обрадовало. Разложив тряпье на полу, подтянув его к горящей печке, мы провели первую, поистине, свободную ночь. Наутро брательник, вытряхнув из меня душу, потащил на поиски какого-либо домашнего скарба.

Будущий ресторан «Жемчужина» оказался для нас лучшим мебельным «магазином». Обшмонав все его помещения, мы приобрели старинные стулья и старую деревянную кровать, которую выносили по частям. Дома, которые пустовали на Театральной, тоже подверглись нашим «набегам».

В конце ноября начале декабря, в доме напротив [не сохранилось, прим. ред.], остановилась небольшая воинская часть: то ли она направлялась в сторону Выборга, то ли продвигалась к Ленинграду.

Брательник, обнюхав продовольственные возможности «министерства обороны» и его охранные порядки, пришел к выводу, что солдатский склад можно пощипать. Незадолго до Нового 1945-го года брательник, не без моей помощи, реквизировал у местного «министерства обороны» харчей на две наши скромные недели.

Новый 1945-й год мы встречали с шиком. Харча с избытком, кровать соорудили, тряпья натаскали полный ворох.

Но самый памятный для меня Новый год случился в 1982-м году.

Две милые дамочки, что в свое школьное время были на виду и на слуху всей 445-й, встретив меня на углу Комсомольской и Ленина в самый канун Нового года, подхватили меня под руки и потащили на Привокзальную.

«Левка, - сказали обе дуплетом, - тебе следует посмотреть дом Валентина Яковенко. Таких вторых в Зеленогоске нет и не скоро появятся. Дом-красавец, построен собственными руками, мебель - чудо из старинной и собственными руками восстановленной. Приняли меня в доме как князя чистейших кровей. Я за свою безалаберную жизнь чаще привык к хамскому к себе обращению, но княжеский прием в доме на Привокзальной меня тронул и, наверное, обескуражил.

Последний свой Новый год в Зеленогорске я «отметил» в 1992-м году.

Отоварился капитально и, как снег на голову, решил свалиться на праздничный стол своего давнего Терийокского друга. Время было, что называется «без пяти», друга в доме не оказалось, опустив уши, поплелся на вокзал. Достал из саквояжа бутылку, закусь и только расположился наедине с собой отметить пришествие Нового года, как пара ментов, подхватили меня под микитки и потащили в отделение. В Отделении поступили со мной честно: налили полстакана, отломили колбасину и звякнули замком.

Утром выпустили и пожелали счастливого пути. За что я им по сей день благодарен.

/ 4 января 2011 г. /

© Лев ЗАЙЦЕВ. Статьи написаны и любезно предоставлены автором специально для сайта terijoki.spb.ru.
©  Публикация terijoki.spb.ru, март 2009 г. - январь 2011 г. При перепечатке ссылка обязательна.

Читайте также воспоминания Льва Зайцева "Чухонец" и Зеленогорск в конце 1940-х - начале 1950-х. Учеба, спорт, отдых.

Обсудить статью на форуме.

Последние комментарии:

09-12-2012 17:56 abravo
Цитата:[Коллеги, не знаете ли вы электронный адрес Льва Зайцева? Дело в том, что я жил и учился в 445 школе вместе с Зайцевым и совершенно его не помню Хотелось бы с ним познакомиться и повсп...

09-12-2012 17:50 Anonymous
Коллеги, не знаете ли вы электронный адрес Льва Зайцева? Дело в том, что я жил и учился в 445 школе вместе с Зайцевым и совершенно его не помню Хотелось бы с ним познакомиться и повспоминать наш Зеленогорск.
Мой адрес KR-35@yandex.ru Казанцев Реналь Александрович.

09-04-2009 22:51 abravo
Здесь обсуждаем рассказы Л. Зайцева о Зеленогорске конца 1940-х - начале 1950-х годов "Голод не тетка" и др. - http://terijoki.spb.ru/history/templ.php?page=lev_zaitcev-1&lang=ru .