Выдающийся русский писатель Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) последнее десятилетие своей жизни был накрепко связан с Финляндией, которую нежно любил. Всю эту гамму чувств к Северу он выразил в очерке "Держава Рериха", написанном в 1919 году, последнем году его жизни: "...Рерих - единственный поэт Севера, единственный певец и толкователь его мистической таинственной души, глубокой и мудрой, как его черные скалы, созерцательной и нежной, как бледная зелень северной весны, бессонной и светлой, как его белые и мерцающие ночи".

Впервые Леонид Андреев приехал в Финляндию в апреле 1906 года, побывав тогда в ее столице Гельсингфорсе, а с весны 1908 года поселился в построенном по его чертежам и рисункам собственном доме у Райволы, на Черной речке (дом не сохранился).

"Эта дача, - пишет в своих мемуарах Борис Зайцев, - очень выражала новый его курс: и шла, и не шла к нему. Когда впервые подъезжал к ней летом, вечером, она напоминала мне фабрику: трубы, крыши огромные, несуразная громоздкость. В ней жил все тот же черноволосый, с блестящими глазами, в бархатной куртке Леонид Андреев, но уже начавший жизнь иную: он женился на А. И. Денисевич, заводился новым очагом, был полон новых планов, более грандиозных планов, чем ранее, и душа его была смятена славой, богатством, жаждой допить до конца кубок жизни - кубок, казавшийся теперь неосушимым. Обстановка для писателя (в России) - пышная. Дача построена и отделана в стиле северного модерна, с крутою крышей, с балками под потолком, с мебелью по рисункам немецких выставок.

Дача Л. Андреева «Вилла "Аванс"». 1908 год.

Мы много говорили, очень дружественно, мне хорошо было с Андреевым, но жилище его говорило о нецельности, о том, что стиль все-таки не найден. К стилю не шла матушка из Орла, Настасья Николаевна, с московско-орловским говором; не шли вечные самовары, кипевшие с утра до вечера, чуть не всю ночь; запах щей, бесконечные папиросы, нервность, мягкая, развалистая походка хозяина, добрый взгляд его глаз, многие мелочи. Правда, стремление к грандиозу находило некое применение: нравилось смотреть с башни в морской бинокль на Финский залив, наблюдать ночью звезды..."

Это "стремление к грандиозу" подчеркивает в своих воспоминаниях и Корней Чуковский:

"Он любил огромное. В огромном кабинете, на огромном письменном столе у него стояла огромная чернильница. <...> Его огромный камин поглощал неимоверное количество дров, и все же в кабинете стоял такой лютый холод, что туда было страшно войти.

Кирпичи тяжелого камина так надавили на тысячепудовые балки, что потолок обвалился, и в столовой нельзя было обедать.

Гигантская водопроводная машина, доставлявшая воду из Черной речки, испортилась, кажется, в первый же месяц и торчала как заржавленный скелет, словно хвастая своею бесполезностью, пока ее не продали на слом.

Зимняя жизнь в финской деревне убога, неуютна и мертва. Снег, тишина, даже волки воют. Финская деревня не для герцогов.

И вообще, эта камерная жизнь казалась иногда декорацией. Казалось, что там, за кулисами, прячется что-то другое. <...>

Свою дачу Андреев называл "Вилла Аванс" (она была построена на деньги, взятые авансом у издателя). Про одного критика выразился: "Иуда из Териок" (вместо "Искариот").

Иногда, глядя на него, как он хозяйским, уверенным шагом гуляет у себя во дворе, среди барских конюшен и служб, в сопровождении Тюхи, великолепного пса, или как в бархатной куртке он позирует перед заезжим фотографом, вы не верили, чтобы этот человек мог носить в себе трагическое чувство вечности, небытия, хаоса, мировой пустоты. Но в том-то и заключалась особенность его писательской личности, что он, - плохо ли, хорошо ли, - всегда в своих книгах касался извечных вопросов, трансцендентных, метафизических тем. Другие темы не волновали его. Та литературная группа, среди которой он случайно оказался в начале своего писательского поприща - Бунин, Вересаев, Чириков, Телешов, Гусев-Оренбургский, Серафимович - была внутренне чужда Леониду Андрееву. То были бытописатели, волнуемые вопросами реальной действительности, а он среди них был единственный трагик, и всеь его экстатический, эффектный, чисто театральный талант, влекущийся к грандиозным, преувеличенным формам, был лучше всего приспособлен для метафизико-трагических тем".

Именно эти темы одигочества, роковой судьбы, пессимизма, бессилия человеческой личности в борьбе с окружающим злом волновали писателя. На этой новой даче написаны Л. Андреевым "Царь-Голод" (1908), "Черные маски" (1908), "Анатэма" (1910), "Океан" (1911), "Сашка Жегулев" (1912), "Жертва" (1916)...

Живя на своей несообразно огромной даче в Финляндии, писатель превращается постепенно в отшельника, сознательно удалившегося от движения жизни. Октябрьскую революцию он не погял и не принял, так же как Бунин, Цветаева, Рахманинов, Шаляпин, Рерих...

Его старший сын Вадим Андреев в своей книжке "Детство", на мой взгляд, точно определил причины этого:

"Не случайно отец не понял значения Октябрьской революции - он был слишком связан с той частью русской интеллигенции начала XX века, которая стремилась к революции, думая, что революция может быть чем-то легким, безболезненным, простым... Всю жизнь отец носил Россию в себе, как верующий носит бога, но когда Россия открылась ему в Октябре, он не узнал ее в этом облике, и все распалось - хаос с головой захлестнул его".

<...>Он умер 12 сентября 1919 года в Финляндии, у Райволы, на Черной речке, и похоронен на местном кладбище. Вскоре после Великой Отечественной войны прах его был перенесен на "Литераторские мостки" Волкова кладбища. <...>

© Борис Казанков

"Зеленогорский Вестник", 1991

См. также:
Вилла "Аванс".
Леонид Андреев. Из воспоминаний Б. К. Зайцева.
Н. В. Григорьева. Путешествие в русскую Финляндию.

Последние комментарии: