History Interesting things Photogalleries Maps Links About Finland Guestbook Forum translate to:

О последних годах жизни Анны Ахматовой вспоминает поэт Анатолий Найман.

Я ЗАСТАЛ ее в сравнительно благополучные годы. Литфонд выделил ей дачу в Комарове, дощатый домик, который она скорее добродушно, чем осуждающе, называла будкой, как хатку под Одессой, где она родилась. Его и сейчас можно видеть, один из четырех на мысочке между улицами Осипенко и Озерной. Как-то раз она сказала, что нужно быть незаурядным архитектором, чтобы в таком доме устроить только одну жилую комнату. В самом деле: кухонька, комната средних размеров, притом довольно темная, а все остальное — коридоры, веранда, второе крыльцо. Один угол топчана, на котором она спала, был без ножки, туда подкладывались кирпичи. Когда в 1964 году она поехала в Италию получать литературную премию, некоторые носильные вещи пришлось взять взаймы: по возвращении я отнес шерстяной, свалявшийся шарф вдове Алексея Толстого...

Бездомность, неустроенность, скитальчество. Готовность к утратам, пренебрежение к утратам, память о них. Неблагополучие, как бы само собой разумеющееся, не напоказ, но бьющее в глаза. Не культивируемое, не — спутанные волосы, не намеренное занашивание платья до дыр. Не поддельное — "три месяца уже не дают визу в Париж". Неблагополучие как норма жизни.

Неблагополучие — необходимая компонента судьбы поэта, во всяком случае поэта нового времени. Ахматова считала, что настоящему артисту, да и вообще стоящему человеку, не годится жить в роскоши. "Что это он фотографируется только рядом с дорогими вещами?" — заметила она, рассматривая в журнале цветные фотографии Пикассо.

…Комаровская почтальонша принесла телеграмму с просьбой американского профессора такого-то принять его в такое-то время. Ахматова буркнула: "Чего им дома не сидится?" — и в назначенный час погрузилась в кресло у окна. Гость приехал с собственным переводчиком. Она попросила меня остаться. Профессору было лет сорок, он имел обширные планы — намеревался писать сравнительную историю нескольких государств. Сейчас он собирал материалы по России и, в частности, от Ахматовой хотел узнать, что такое так называемый русский дух. Он объяснил с прямотой богатого бизнесмена: "В Америке мне сказали, что вы очень знаменитая, я прочел некоторые ваши вещи и понял, что вы единственный человек, который знает, что такое русский дух". Ахматова вежливо, но довольно демонстративно перевела разговор на другую тему. Профессор настаивал на своей. "Мы не знаем, что такое русский дух", — произнесла Ахматова сердито. "А вот Федор Достоевский знал!"  — решился американец на крайний шаг. Он еще кончал фразу, а она уже говорила: "Достоевский знал много, но не все. Он, например, думал, что если убьешь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пять — десять, сто человек — и вечером пойти в театр".

...По утрам она выходила к завтраку свежая, как-то внезапно, и создавалось впечатление, что от вчерашней "спокойной ночи" до сегодняшнего "доброго утра" прошло время, в течение которого ей удалось побывать где-то в таком месте, о котором есть что порассказать, и что ей приятно после такой разлуки снова встретиться с друзьями.

С большой неохотой она выходила на единственную прогулку в день, хотя врачи настаивали на двух-трех. Маршрут был, как правило, до Озерной и обратно аллейкой, проложенной в сосновом лесу. В нескольких метрах от Озерной была низенькая скамейка, она ненадолго присаживалась и, продолжая разговор, начинала водить концом трости по земле влево и вправо, так что вскоре появлялся свободный от опавшей хвои сегмент чистой сероватой почвы. Было что-то завораживающее в этом похожем на качание стрелки метронома скольжении тонкой коричневой палочки и постепенном очищении черной земли, как бы грифельной доски, готовой для письма в окружении желтых иголок. Я ловил себя на том, что это неожиданно становилось существенней и интересней беседы, что под эти шаркающие звуки и вычерчивание дуг беседа может быть все равно какая.

Недалеко от ее домика стояла дача критика, который в конце сороковых годов сделал карьеру на травле Ахматовой. Проходя мимо этой двухэтажной виллы, она приговаривала: "На моих костях построена". Однажды мы медленно шли по дороге на озеро, когда появился шагавший нам навстречу хозяин дачи со своей молоденькой дочерью. Сняв берет, он почтительно поздоровался с Ахматовой. Она не ответила потому, может быть, что действительно не заметила или могла не заметить. Тогда он обогнал нас лесом, зашел вперед и еще раз так ее приветствовал. Она поклонилась. Через несколько минут я спросил, зачем она это сделала, если узнала его. Она ответила: "Когда вам будет 75 и такое же дырявое, как у меня, сердце, вы поймете, что легче поздороваться, чем не поздороваться". Про двух знаменитых ленинградских писательниц говорила: "Пишут большие романы и строят большие дачи".

...Она любила лето и зиму — за устойчивость, определенность, а весну и осень недолюбливала — за непостоянство, "переходность", хотя московская весна, жаркая, грязная, стремительно обрушивающаяся на город, всегда была ей очень но душе.

Ей нравилось собирать грибы — вокруг дома и по дороге на озеро — и чистить их. ...Стоявший в ее комнате у окна ломберный столик служил и письменным столом и обеденным — "застольная песенка" описывает именно это двойное его употребление: "Под узорной скатертью не видать стола", а дальше в стихах есть о том, что творилось на нем, как на письменном. Из гостиной комната вдруг превращалась в столовую. Когда приближалось время обеда, на столик набрасывалась скатерка, расставлялись приборы.

...В ее комнате против деревянной полки с самыми разными книгами, от подаренной, только что вышедшей, которую она, как правило, спешила кому-то передарить, до французского томика Парни или латинского Горация, стоял старый ламповый радиоприемник "Рекорд"... 0на говорила, что у него внешность, предполагающая на стене над ним обязательный портрет Сталина; в журналах 40-х годов печатались фотографии уютных комнат с улыбающимся семейством, с изобилием на столе, с фикусом, со Сталиным в красном углу.

...У изголовья топчана на низеньком столе стоял электрический проигрыватель: либо я брал его в местном пункте проката, либо кто-то привозил из города. Она слушала музыку часто и подолгу, и разную, но получалось, что на какой-то отрезок времени какая-то пьеса или пьесы вызывали ее особый интерес. Летом 1963 года это были сонаты Бетховена, осенью — Вивальди; летом 1964 года — Восьмой квартет Шостаковича... Она любила слушать "Багателли" Бетховена, много Шопена (в исполнении Софроницкого), "Времена года" и другие концерты Вивальди и еще Баха, Моцарта, Гайдна, Генделя.

Словом, "земля, хотя и не родная, но памятная навсегда, в конце жизни, давшая ей приют под комаровскими соснами, под ними же и упокоившая ее прах.

«Ленинградская Здравница», 1991

Знаменитая будка

ИНОГДА ПРИЕЗЖАЮТ экскурсанты и показывают пальцами на Нонну, жену Валерия Георгиевича.

- Это кто?

- Это дочка Ахматовой, - отвечает какой-нибудь умник. Валерий Георгиевич потягивается на крыльце.

- А это кто?

- А это мы не знаем. Наверное, ее муж. Типовой финский домик на ул. Осипенко в поселке Комарове, как и в ахматовские времена, принадлежит Литфонду. Его не сделали музеем, и это хорошо. Ленинградские литераторы, сменяя один другого, к лету перевозят на сырую дачу Ахматовой нехитрый скарб и пишмашинку. До холодов творят что есть сил. Их чада и домочадцы дышат чистым комаровским воздухом и пожирают чернику в окрестных лесах. Вспоминают наймановские байки, Бродского, который ходил за водой вот к этому самому колодцу, и завещательное "Здесь все меня переживет, даже ветхие скворечни..."

Я осмотрел сосны, но скворечника не нашел. Валерий Георгиевич, чертыхаясь, присев на корточки, справился-таки с замком. Диван заплесневел. Лампочка в картонном оранжевом абажуре светила тускло. Круглая ребристая печка была холодна. На полке гнили детективы.

- Они тут у меня умирают своей естественной смертью, - сказал Валерий Георгиевич. Дачу Ахматовой делят поэт Кравченко и прозаик Попов. Печка на двоих одна, но топка -со стороны Кравченко. Поэтому когда поэт не топит, прозаику холодно. Поэт живет в собственно комнатке Ахматовой, прозаик - на террасе. Здесь он стучит на машинке и выглядывает в окошко, поджидая гостей. В минуты отдохновения перемещается вокруг дома на стуле вслед за комаровским солнцем. Ночами слушает, как тарахтит в прихожей маленький, но ужасный "Саратов". И вся дача, как в ЕЕ времена дрожит, от близкой железной дороги.

- Призрак Ахматовой не мучает?

- Нет, - отвечает Валерий Георгиевич, — ее призрак, ее привидение мне писать не мешает. У каждого писателя своя полка.

Но все-таки, считает он, - но все-таки! - ее талантом, ее мощью, ее духом держится в Комарове все. Новые русские люди, вклинивающиеся среди комаровских домиков, расчищают себе жизненное пространство не так беспощадно, как везде. И общаются друг с другом не по понятиям, а на чистейшем русском языке. По утрам птички поют, губернатор гуляет с собачкой и снова прячется за невзрачным, но глухим зеленым заборчиком на улице Лейтенантов. В соседствующем с его дачей Доме творчества (недавно фасад покрасили) пропьянствовало не одно поколение писателей. (Сочные байки про эту славную жизнь, окончившуюся жизнь, прилагаются. Теперь в Доме творчества, говорят, тихо проживает семейство грузинских князей. Вроде как беженцы.) Порой по утрам у крыльца Ахматовой вылупливаются большие белые грибы. Взрослые писатели с разных крылечек бегут за ними и дерутся. Но победителем выходит Попов: он большой и ему ближе. На участке меж сосен растут лисички. Огород заводить, картошку растить ни у кого рука не поднимается. Но шашлыки, конечно, жарят и пируют то за пластмассовым выносным столом, то за тем, который у колодца, который подпирают трухлявые чурбаны.

- Здесь все держится на соплях последней дряхлости. Но сколько Ахматову будут помнить, столько продержится и этот дом, - считает Валерий Попов. - При ней, при нем вырос целый кустарник замечательных поэтов. Не будь ее королевского благословения, даже Бродский не был бы так уверен в себе.

Валерий Георгиевич проверил, выключены ли лампочки. Запер двери. Вернулся, еще раз проверил и еще раз помучился с замком. Сыро, конечно, очень сыро. Но нечего в городе делать. Просохнет за неделю. Пора переезжать. Сезон начался.

© Константин Крикунов

"Под ключ" (рекламное издание), N 3 (13), июнь 2001

Дача А. А. Ахматовой в Комарове (сентябрь 2001)	Мемориал А. А. Ахматовой на Комаровском кладбище (сентябрь 2001)

Последние комментарии: